Весенняя сказка

– Так вот, значит, каков этот почтенный герой нашего времени? – презрительно усмехнулась Глафира Николаевна, тоже заметившая теперь Лабунова и сразу догадавшаяся, в чем дело. – Однако какая же вы чудачка, Фомочка! – с улыбкой продолжала она. – Кажется, этот нахал просто гипнотизирует вас, и вы способны думать, что он даже на расстоянии может вредить вам?

Глафира Николаевна сняла с правой руки перчатку и, захватив в свою руку похолодевшую ручку молодой девушки, ласково просунула ее в свою соболью теплую муфту. Они так и доехали домой рука об руку, крепко прижавшись друг к другу.

Поздно вечером, когда Ирина уже легла в постель, собираясь уснуть, кто-то осторожно постучал в ее дверь.

– Кто тут? – испуганно проговорила молодая девушка, натягивая по самый подбородок свое тонкое байковое одеяльце.

В комнату вошла Дальханова. На ней был снова ее белый фланелевый капот, и черные волосы, заплетенные на ночь, по-прежнему спускались тяжелой косой за плечи. Глафира Николаевна подошла к молодой девушке и тихонько присела на край ее постели.

– Вы сегодня в первый раз засыпаете под моим кровом, Фомочка, – ласково проговорила она. – Я пришла пожелать вам спокойной ночи и перекрестить вас, моя детка! Спите с богом и не тревожьте себя больше никакими напрасными страхами, вы теперь со мной! – Дальханова низко нагнулась над нею. – Спите с богом, моя Фомочка!

Ирина чувствовала на своей щеке прикосновение ее нежной теплой руки, и почему-то ей стало вдруг так хорошо, как бывало только прежде, в раннем детстве, когда ее целовала и ласкала бабуся.

Молодая девушка с восторгом глядела в красивое бледное лицо, склонившееся над ней, и вдруг, не выдержав, откинула свое одеяло, присела на постели и, обвив обеими руками шею Глафиры Николаевны, начала покрывать ее лицо горячими поцелуями.

– Ах, как я благодарна вам, как я вас люблю! – шептала она, стыдливо пряча свое пылающее личико на груди Дальхановой. – Вы добрая, хорошая, вы чудная и такая красавица, красавица! Вас, должно быть, все-все обожают!

– Все? – с грустной улыбкой переспросила Глафира Николаевна и почему-то вздохнула. – Ах нет, моя детка, нет, не все, не все! – продолжала она тихо своим низким грудным голосом: – Вы еще молоды и не знаете, что только немногим дано великое счастье быть всеми любимой… всеми! – Глафира Николаевна хотела сказать «одним», но не сказала, и темные глаза ее задумчиво и печально устремились на девушку.

«У этой женщины также есть свое горе!» – подумала Ирина и еще крепче прижалась к ней.

VI

В пансионе Дальхановой, где воспитывались по преимуществу дети богатых родителей, избалованные и не привыкшие к раннему вставанию, классные занятия начинались только в десять часов утра.

Однако от волнения и боясь опоздать Ирина проснулась в понедельник очень рано и к девяти часам уже была совсем готова. Сердце молодой девушки очень сильно билось, когда ровно в половине десятого она подходила к учительской – небольшой комнате около рекреационного зала, куда до начала уроков обыкновенно собирались все преподаватели и классные дамы.

«Вы должны будете завтра представиться вашим коллегам, Фомочка!» – сказала ей накануне начальница, и вот теперь Ирина стояла с бьющимся сердцем в коридоре перед учительской и никак не решалась войти в нее.

За дверьми между тем громко раздавались голоса уже собравшихся там преподавателей. Ирина ясно различала добродушный басок Федотова – учителя географии, которого дети всегда особенно любили за его справедливость; а рядом с ним пискливый дробный смех Антипова – учителя арифметики по прозванию Щелкунчик, благодаря его малому росту и очень выдающейся нижней челюсти. По временам в общую беседу вмешивался батюшка – отец Василий, его степенная негромкая речь резко отличалась от остального говора, но ее быстро заглушали другие голоса, и оживленнее всех раздавался, как всегда, раскатистый смех Клеопатры Сергеевны – учительницы русского языка в младших классах.

Клеопатра Сергеевна Коврижкина, вечная хохотунья, была общей любимицей всех пансионерок. Впрочем, дети любили ее не только за неизменно веселый нрав, но также и за ее вечный антагонизм с учителем истории Фокиным.

Строгого Фокина ученицы не особенно жаловали, считая его чересчур взыскательным и несправедливым.

Ирина с замиранием сердца прислушивалась к этим знакомым голосам и никак не могла себе представить, что отныне все это ее коллеги и что она сейчас должна будет зайти в учительскую, не приседая по-прежнему, как два года тому назад, а как равная, в качестве классной дамы на младшем отделении, где преподавала Клеопатра Сергеевна.

Ирина озабоченно обдергала на себе свою узенькую и, к немалой досаде, чересчур короткую юбку и постаралась придать своему смущенному личику как можно более сосредоточенный и деловой вид.

– Фомочка! – раздался позади ее громкий голос Дальхановой. – Вы чего ж это в коридоре дежурите и не идете в учительскую? Голову даю об заклад, – смеялась начальница, – что вам ни за что не переступить этого Рубикона без меня! Пойдемте же, я сама представлю вас вашим товарищам.