Весенняя вестница

"Как у Линнея, – у нее жалобно дрогнуло сердце. – Он тоже доктор… Когда я теперь увижу его?"

До сих пор мысль о нем не приходила ей в голову, потому что Алька вся, целиком, была заполнена Стасей, и ее болью. Только сейчас она поняла, что именно это испытание и станет для нее самым сложным – невозможность увидеть Линнея.

"Я должна быть при ней днем и ночью, – припомнила она и постаралась собрать все свое мужество. – Ничего. В конце концов, Стася реальный человек, а Линней – только моя фантазия".

Ей не хотелось сейчас вспоминать свои собственные слова о том, что места, которые появляются на ее холстах, существуют где-то на самом деле. Просто ей разрешено проникать туда… Из этого вполне естественно вытекало то, что и Линней может где-то существовать, не случайно же во время своих ночных путешествий она видит его таким живым. С похожими морщинками у глаз и ни на чей не похожим голосом.

Отстранено простившись с врачом, который оказался повинен лишь в том, что заронил в ее душу семя сомнения, Аля подошла к указанной им палате, и только у двери спохватилась, что не спросила главное: знает ли Стася? Она быстро оглянулась, но врача уже не было видно, впускать же в свою душу кого-нибудь еще у Альки уже не было сил. Неслышно вздохнув, она растянула в улыбке губы – не особенно широко, чтоб это не резало глаз нарочитостью, и приоткрыла дверь.

В палате было четыре кровати, но Стася лежала на первой от двери, и потому на остальных Аля уже и не взглянула. Она тихонько приблизилась, хотя Стася не спала, и, пододвинув стул, села рядом с ней. Тот момент, которого Алька боялась больше всего – первый взгляд глаза в глаза – уже миновал, и теперь она смогла вздохнуть поглубже. Они смотрели друг на друга тысячи раз, но теперь это был совсем иной взгляд. Обе понимали это и старались помочь одна другой.

Стася негромко сказала:

– Мне уже все сообщили, так что не ломай комедию… Можешь не улыбаться, это ни к чему. У меня было два часа, чтобы с этим сжиться. Вот с кем я теперь обречена на совместную жизнь…

Она зло усмехнулась:

– Анекдот, правда? Хотели отрезать аппендикс, вспороли мне брюхо, а там – на тебе! Всю печенку сожрал рак… Вот, оказывается, от чего я сбросила восемь килограмм. А думала, что работа изматывает. Еще радовалась, что на диете сидеть не приходится…

– И у тебя ничего не болело? – осторожно спросила Аля. Она все еще не могла выбрать верный тон, не похожий ни на поскуливание, ни на ржанье.

– Да болело! Но ты же знаешь: если женщина просыпается утром, и у нее ничего не болит, значит, она умерла. Я еще жива, как видишь…

– Конечно.

– Они говорят: месяц остался, – у Стаси вдруг жалобно сорвался голос. – Вот чего я еще не могу понять… Неужели месяц? Я всегда считала, что врачи о таком вообще не говорят. Но теперь у нас, видно, во всем принято резать правду-матку…

Она улыбнулась и крепко стиснула пальцами край пододеяльника. "Ей хочется заплакать, – догадалась Аля, – но здесь слишком много народа".

Ни на кого не глядя, она перетащила стул на другую сторону и села так, чтобы закрыть собой Стасю. У нее тотчас перекосилось лицо, будто она только этого и ждала, но не смела попросить. Закинув руку, Стася прижала ее к глазам, выставив острый, гладкий локоть.

"А ведь она, действительно, сильно похудела… Как же я ничего не заметила?" – Але хотелось в отместку куснуть себя до крови, но она понимала, что это выглядело бы дико.

Она, сгорбившись, молча сидела рядом, совершенно не зная, что ей делать и что сказать. Стася сама прошептала, срываясь на каждом слове:

– Ты не бери в голову… Что тут скажешь? Я и сама не знала бы, что сказать… А ведь это моя профессия… Не нужно говорить. Просто посиди со мной. Мне легче, когда ты тут.

– Завтра мне разрешили тебя… увезти, – Алька едва не сказала "забрать", но это слово было таким мертвым, что она сама ужаснулась ему.

Стася спохватилась:

– Маме не говори! – она ладонью вытерла глаза. – Пусть хоть этот месяц поживет спокойно. Ей потом хватит… Ей бы отца вынести с его артритом.

– Она же будет тебя искать.

– Я позвоню, – с обычной находчивостью отозвалась Стася. – Скажу, что улетаю на Канары. Горящая путевка. Она знает, что у нас набирали группу радиослушателей, которые… которые… выиграли…

У нее опять затряслись мокрые губы, всегда такие яркие, не знающие помады, а сейчас – синеватые. Не выдержав этого, Аля взяла ее руку и прижала к щеке, поцеловав ладонь. Раньше она никогда такого не делала, но Стася не удивилась, хотя должна была помнить, как они обе презрительно надсмехались над непременными девчоночьими поцелуйчиками. Им это было ни к чему, ведь их близость была глубже физической.

– И знаешь что, – слегка успокоившись, снова заговорила Стася, – Митьке тоже лучше ничего не знать. Давай скажем ему, что операция была тяжелой… Что этот проклятый аппендикс лопнул…

– Как раз аппендикс ни в чем не виноват, – пробормотала Аля.

– Да! – она засмеялась, опять растирая слезы. – Вот уж точно… Договорились? Я и так Митьку измучила, я же понимаю. Хотя, что я могла поделать?