Весенние игры в осенних садах

– Да, она классная девушка. Не по летам развита. А что, вы так сильно к ней привязались?

– Да, это так. Мы действительно встречаемся.

– Юная поэтесса, понимаешь? – подмигнул Мирон.

– В самом деле, бывает так, что талант, подобно сверхновой звезде, вспыхивает у людей обреченных… – Ростислав внезапно умолк, словно испугавшись, что сболтнул лишнее, затем достал из пачки и поднес ко рту сигарету, попробовал закурить, но тщетно, спички в его пальцах ломались, пока Мирон не подсунул ему зажигалку, затем откашлялся и добавил: – Она больна. Неизлечимо.

Я оцепенел и чувствовал, как душа моя проваливается в неисповедимые тартарары моего тела вместе с сердцем. Наверное, ужас, отразившийся на моем лице, поразил и Ростислава.

– Видите ли, пан Юрко, ситуация весьма деликатная. Я бы не должен вам об этом говорить. Но вот Мирон… а вы его приятель… Короче, если вы строили себе какие-то планы с ней, то… – он выпустил дым поверх моей головы и продолжил: – …не стоит. Она обречена. Мы сделали магнитно-ядерный резонанс мозговой ткани и обнаружили неоперабельную опухоль мозга. Наверное, вы замечали у нее резкие перепады настроения, странную привычку подолгу смотреть в одну точку и не слушать того, что вы ей говорите, а на ваши вопросы отвечать с некоторым опозданием. Иногда по ночам случаются провалы памяти и проявления сомнамбулизма, когда она совершенно не осознает собственное поведение. Сколько раз она при вас теряла сознание?

– Два… нет, три…

– Ну, вот… однажды она потеряет сознание и больше не придет в себя…

– И сколько ты ей даешь? – спросил Мирон.

– Здесь угадать невозможно, это может случиться и через неделю или две, а может и через месяц. В любом случае отмерено ей плачевно мало.

– Она об этом знает? – спросил я.

– Дело в том, что я дал ей другую выписку, в которой нет ни слова об опухоли. Настоящий диагноз получила на руки ее мама. Не знаю, каким образом это прочитала Марьяна… Она пришла ко мне, сунула под нос диагноз и заставила все ей объяснить.

– И вы ей сказали, что надежды нет?

– Я так не мог сказать. Объяснил ей, что бывают случаи, когда с такой опухолью люди жили долгие годы. Но она сразу поставила меня на место. Оказывается, прежде, чем прийти ко мне, она провела день в медицинской библиотеке. Так что… была достаточно информированной… ее интересовало лишь одно: не поздно ли оперировать. Тогда я предложил ей лечь на новое обследование. На девяносто девять процентов я был уверен, что операция уже ничего не даст, и все же хотелось абсолютной определенности.

– Когда это было? Когда вы обнаружили опухоль? – спросил я.

– В феврале.

В феврале я получил первое письмо от Марьяны. Мне стало не по себе, я не мог овладеть собой, и, когда Мирон подал мне рюмку коньяка, я вмиг опрокинул ее.

– А когда она легла к вам?

– В апреле. Она пролежала у нас две недели, я показал ее еще нескольким специалистам, даже выслал ее данные знакомому коллеге в Австрию. Но ответ отовсюду был неутешительный: поздно. Если бы родители хватились раньше и операция была сделана в детстве, она была бы спасена. Но Марьяна росла в неблагополучной семье… Отец их бросил, а мать… мать у нее алкоголичка… ее воспитывала и содержала бабушка. Недавно бабушка умерла.

– Она рассказывала мне об отце-профессоре и матери-враче.

– Отец-профессор… – Ростислав горько улыбнулся, – отец ее был простой каменщик. Мать – швея… в периоды запоев часто избивала дочку, и она каждый раз сбегала к своей бабушке, а затем стала у нее жить. Где-то там, на Майоровке, стоит маленькая, вросшая в землю допотопная хатка, которую чудом не снесли при застройке. В ней Марьяна и живет. Одна. Бабуля умерла и оставила ей какие-то небольшие сбережения да горсточку разных золотых мелочей. Если мерить на глаз, было у нее того добра эдак долларов на двести. Марьяна принесла мне те побрякушки, высыпала на стол и спросила, хватит ли на операцию. Но что я мог ей ответить? Я мог сказать, что не хватит и всех сокровищ мира, но вместо этого лишь покачал головой.

– То есть вы оставили ей надежду на то, что операция вообще возможна, если бы раздобыть средства?

– Тогда я просто не мог… не мог из себя выдавить, что надежд никаких не осталось… Глядя на эту юную чистую красоту… Я как только мог оттягивал этот приговор… Но, в конце концов, вынужден был сказать все как есть. От нее тяжело что-нибудь утаить. Она мгновенно распознает неправду.

– Это страшная смерть?

– В таком возрасте любая смерть страшна.

– А смерть от опухоли мозга?

– Она может умереть с ужасными болями, а может в какое-то утро просто не проснуться… Уснуть сегодня и не проснуться завтра…

– И это она тоже знает?

– Да.

– С какого времени?

– В конце мая я решился сказать ей правду.

В последние дни мая мы впервые встретились.

– С той поры у нее появилась боязнь сна, особенно ночью… – продолжал Ростислав. – По ночам она часто совсем не спит, читает, и только на рассвете засыпает, когда уже настолько изнурится, что ей все становится безразличным. Думаю, что ради ее спокойствия этого не следовало бы говорить.

– И что было потом?

– Она… только между нами… попросила у меня яду.