Весенние ласточки, или Эхо о солдате

Ветеран вытянулся по струнке – доклад принят! – и тихо, почти беззвучно посмеиваясь, отдал смущённой пионерке воинское приветствие, а затем провёл в огород, у входа в который его и застали подруги, там усадил их за деревянный стол. На столе стояла плетёная корзинка с яблоками, что для этого времени года было удивительно.

– Угощайтесь, яблочки сладкие, как мёд, – указал он на яблоки, а затем озорно, живыми глазами поглядывая сквозь хитрый прищур, добавил: – Ранний сорт, зимний, – и рассмеялся своим беззвучным смехом. – Значит, Клавдия послала вас, – усаживаясь за стол, проговорил ветеран, – ну спрашивайте, что знаю, то расскажу, ну, а чего не знаю, рассказывать не стану, – говорил он, глядя на девочек всё с тем же хитрым прищуром и посмеиваясь.

Марине Михаил Иванович показался очень высоким, наверно, из-за худобы. Сначала она робела, стеснялась задавать вопросы, но потом осмелела, так как Михаил Иванович обстоятельно отвечал, излучая весёлость и доброту.

Ветеран рассказал, что ушёл он добровольцем на фронт в августе 1941 года. Отряд целиком состоял из кирсинцев и омутнинцев, таких же, как и он, добровольцев, и было их сорок пять человек.

Дивизия, бойцами которой они были, отступала и отступала, по пути теряя бойцов, и уже скоро от добровольческого отряда остались только крошки: шестеро омутнинцев и всего трое кирсинцев.

– А к концу войны в живых остались только двое, – грустно подытожил старик.

Также Силкин рассказал про подвиг, похожий на подвиг Александра Матросова:

– Тогда у деревни Рябинихи великий подвиг совершил боец Яков Падерин, – и старик встал. – Он подполз к дзоту, закидал гранатами проклятых фашистов, а затем закрыл своим телом амбразуру! Благодаря этому бессмертному подвигу фашисты были выбиты из Рябинихи!»

Вещал он с наигранно-торжествующей интонацией человека, рассказывающего в тысячный раз одну и ту же историю. Юные, ещё чуткие ко всему, сердца девочек ощутили неискренность, ложь. Опытный разведчик не мог не заметить этого в их искренних взглядах. И устыдился самого себя.

– Девочки, – начал он спокойно, вновь усаживаясь на деревянную скамью, – войны выигрывают не смельчаки. Смельчаки сражаются бездумно, не умеют трезво оценить обстановку, а вот красиво умереть – в этом они мастера, – зло усмехнулся старый воин. – Я вам скажу как есть, – ласковым полушёпотом начал он, – оттого что кто-то погиб, закрыв своим телом дзот, пользы нет никакой, пулемёту без разницы, хоть десять человек навали на него, он будь здоров, строчит и строчит своё… А вот вместо того чтобы с криком «ура» бежать на смерть, выжить во что бы то ни стало, выжить, а затем тихонько, без лишнего шума, убить с десяток фашистов – это дело, а умереть – это не подвиг, – осторожно, словно вручая тайну, говорил он тихо и сладко.

Девочки, онемев, слушали старика, впечатлительная Маринка даже приоткрыла рот: так удивительно было слышать такие слова от человека, который всего минуту назад воспевал подвиг Якова Падерина, Александра Матросова и в их лице всех героев, закрывших своими телами вражеские амбразуры.

Но страшнее всего и обиднее было то, что своим заговорщицким полушёпотом, без разрешения, он записал и их, Катьку с Маринкой, в свои сообщники, и они чувствовали, что, не возражая, не споря, не протестуя, своим молчанием соглашались с тем, что говорил этот старый змей-искуситель, и тоже, вместе с ним, становились еретиками.

Но возразить было нечего, те же юные сердца, распознавшие минуту назад в наигранно-торжествующей интонации ложь, сейчас распознавали в ласковом полушёпоте жестокую боль правды.

В нескольких метрах за спиной ветерана в синеве тихого вечера, изредка мерцая искринками, шаял костёр. Его окружала влажная, без единой соринки, заботливо причёсанная граблями, тёмная, как сама смерть, земля.

Глядя на эту угольно-чёрную почву, трудно представить, что пройдёт всего полмесяца и сочная зелень космами оволосит её, а потом, спустя ещё полмесяца, украсит, словно голову невесты, венком первоцвета. И всё это будет твориться под ласковой опекой человека с хитрым прищуром живых глаз.

– Дело вы затеяли хорошее, – разминая крепкой рукой румянец своих загорелых щёк, сказал он грустно и строго, – но будьте готовы, что вас попытаются обмануть, запутать, возможно, напугать. Вам будут мешать. Потому что правда часто горькая и вязкая, словно расплавленный гудрон. Запомните, – поблёскивая глазами, словно костёр за его спиной искорками, ещё более строго продолжал ветеран, – какая бы страшная и обидная ни была правда, вы права не имеете лгать!

Девочки, всё ещё немые от происходящего, слушали этого человека, который встретил их шутливо-насмешливым тоном, затем наигранно-торжественным повествовал о героях, потом заговорщицки-сладко нашёптывал, а сейчас, мерцая полубезумными глазами пророка, напутствовал.