Весенние ливни

— Тебе, девочка, главное — снова счастливой стать,— сказал Димин. — Знаешь, недавно я проходил по скверу и чудо видел. Смотрю — асфальт вспух и кругом потрескался. Вот сила, думаю, прет из земли. Такой пласт подняла и пробивает насквозь. Что это? Присмотрелся — ба, одуванчик. Проросло, оказывается, этакое легкое зернышко и вон что натворило.

У Лёди дернулась щека:

— А я и не думаю сдаваться…

— Сегодня в институт звонил. Экзамены твои перенесены на осень. В бригаде ждут тебя не дождутся. Что еще надобно на первых порах? А негодяя, не бойся, накажем без самосуда… Сыграем партию, Михале?

Они перешли в другую комнату, уселись за стол.

Расставляя на доске фигуры, Михал вздохнул.

— Выбирай, — предложил он и протянул кулаки с зажатыми в них пешками. — И знаешь, что? Сяду-ка я за воспоминания. Нехай не предлагают, а я сяду. Напишу все, что в войну видел, и сдам в Истпарт. Нехай там не только кашинские документы будут. И тебе советую, Петро. Ей-богу, стоит…

Димин дотронулся до его правого кулака. Михал разнял пальцы и улыбнулся: выпало играть белыми.

2

Домой Кашин пришел как туча. Увидев на вешалке пилотку сына, отвернулся. Правда, тот гостил уже третий раз, чувство необыкновенности притупилось, но все-таки гость есть гость.

— Сева приехал! — думая, что муж ничего не заметил, радостно сообщила Татьяна Тимофеевна. — Моется. Ему позволили и переночевать у нас.

— Подумаешь, новость.

— Сева, говорю…

— Ладно, ладно. Отстань.

Он прошел к буфету, достал графинчик с водкой, рюмку, налил и, ничего не говоря, опрокинул в рот.

Зная, что в таких случаях лучше его не трогать, но надеясь, что при сыне он подобреет, Татьяна Тимофеевна, будто все шло, как хотелось, позвала:

— Севочка, папа пришел! Кончай скорей.

Севка вышел из ванны розовый, с мокрыми старательно причесанными волосами, одетый в купленный незадолго до армии костюм.

— Хорошо-о! Здорово! — улыбнулся он отцу, уверенный, что тот разделит его радость.

Но Кашин неопределенно кивнул головой, прошел на кухню и долго, как сам не свой, стоял, глядя в темное окно.

— Капут, — вернувшись, сказал он, ворочая желваками. — А за что? Туда иху мать!

— Неужели ихнее взяло? — не слишком придала значение его словам Татьяна Тимофеевна, привыкшая, что муж преувеличивает. Заметив нитку на пиджаке сына, сняла ее. — А ты дай им сдачи как следует! Нечего церемониться.

— Дашь, когда их целая свора.

— Все равно!

Жена и сын воспринимали все не так, как ждал Кашин, Это подлило масла в огонь. Лицо его изуродовало бешенство.

— Да соображаешь ты, что говоришь?

Татьяна Тимофеевна вспыхнула от неожиданности, но Севка как был, так и остался безразличен. С каждым приездом он становился все более спокойным, и это нравилось Кашину-старшему. Но сейчас выдержка Севки просто оскорбляла.

— А ты чего молчишь? — набросился Кашин на сына. — Тебе наплевать, что меня поносят и угробить собрались.

Севка пристально посмотрел на него и, дважды дотронувшись до руки матери, — успокаивая этим ее, — направился к двери.

— Ты всегда, отец, был жесток с людьми, — сказал он с порога. — Так что теперь пеняй на себя.

— «Жесток», «пеняй»! — передразнил его Кашин.— Бежишь себе?..

— Нет, я скоро вернусь. Но и тогда утешать не буду.

— Ха-ха-ха! — вдруг заржал Кашин, потрясая головой. — Видно, значок ГТО уже получил, правда?.. Щенок!..

— Ругайся себе… А я повторю, что никто тебя гробить не собирается. Не те времена. Отнимут только право людьми командовать. Чтобы не портил жизнь другим. Я скоро, мама…

Он вышел из дому и в нерешительности остановился у калитки.

Ночь была тревожная, со сполохами и далекими раскатами грома. Голубые холодные вспышки сверкали то тут, то там, освещая клубящиеся тучи. И каждый раз почему-то казалось, что полыхают они по-над тучами — вверху. Но ветра не было. Тополя стояли молчаливо и только матово мерцали, когда вспыхивали зарницы.

В костюме Севка чувствовал себя свободно, но не хватало ремня. Возбуждение, вызванное стычкой с отцом, и это ощущение непривычной свободы заставили Севку оглядеться. По укоренившейся уже внутренней потребности он хотел было поправить гимнастерку, взялся за полы пиджака, дернул их вниз и насмешливо хмыкнул. Подумал: «Попусту переодевался». Там, дома, казалось: сняв, как и раньше, военную форму, снимает что-то сковывающее, почувствует себя независимо. На минутку даже почувствовал. А вот вышел за калитку и смутился — не хватало как раз ее, формы. Но, увидев в окне силуэт отца, грозившего кому-то кулаком, медленно пошел вдоль улицы.

Куда он направлялся? Хотелось послоняться по город, вспомнить прошлое, а если удастся — поболтать с девушками, повалять дурака.

Выйдя на Могилевское шоссе, Севка стал потихоньку насвистывать «Ландыши». Шел с засунутыми в карманы руками и с удовольствием смотрел по сторонам. Нет, все, что он видел вокруг, не было ему чужим!

Прохожих встречалось мало. Людно оказалось лишь возле автобусной остановки, и он свернул туда. Обошел автобусы, ждавшие отправления, посидел на лавочке, наблюдая за людьми, и снова пошел по тротуару.