Весенние ливни

— До свидания,— попрощался с Сосновским Михал и, обняв Лёдю, вышел из подъезда.— Ты на меня, дочка, не больно сердись. Видно, старое отрыгается, даже когда за новое хочешь бороться… И не думай, я не добиваюсь, чтобы ты отдавала мне то, что я дал тебе. Но хочется, шибко хочется, чтобы, когда будешь передавать свое детям, передала и моего чуточку. У нас с тобой, Ледок, особая ответственность… Вот достанется нам от матери!

Улица ожила. Троллейбусы и автомашины, нагоняя потерянное время, помчались быстрее. А возможно, это только сдавалось потому, что из-под шин вырывались длинные, стремительные брызги, да и шорох шин об асфальт стал более зычным.

На тротуары высыпали люди. Только бульвар был еще пуст. Липы отряхивали с себя крупные, тяжелые капли.

Лёдя доверчиво льнула к отцу. Раньше она хорошо знала лишь материнские ласки. К ним привыкла, их желала. Отец же как бы стоял вдалеке — чуть замкнутый, сдержанный, менее понятный. А вот теперь Лёдя чувствовала, как обожает его и как дорога ему сама. На ней был отцовский пиджак, плечи обнимала его сильная рука, и все ее существо переполнялось любовью. Ощущение единства с ним было настолько сильным, что Лёде казалось: она уже жила когда-то и жила именно его жизнью.

Михал понимал это и старался идти в ногу. Исподволь его охватывали новые заботы. У него не было расписания, когда он, как депутат, принимал посетителей. Но само собой сложилось так, что к нему шли по воскресеньям, просто домой. Вот и сегодня придут, конечно,— с жалобами, просьбами. предложениями. Нужно будет выслушать, рассудить, помочь. Потом доведется сесть кончать воспоминания для Истпарта, а под вечер сходить к Комликам. Как-то там у них?

А вымытая ливнем улица сверкала, будто новая. И там, куда убегало шоссе, над зелеными холмами, огромной аркой поднималась радуга.

Перевод с белорусского автора.

Художник В. Дементьев.

Минск

1957—1960 гг.