Весенние ливни

Рая взяла в буфете вафлю, вызывающе взглянула на ошеломленного отца, растерянную мать и независимо вышла из столовой, будто здесь ей нечего было делать.

— А интересно, что, по-вашему, мне сейчас вешаться, что ли? — крикнула она из коридора.

Доре вдруг стало жаль дочь, и еще более — мужа. Она обняла его за плечи, усадила в кресло и пристроилась на подлокотнике.

— Чего ты? Успеет еще — и научится и наработается. Пусть отдохнет, подумает. Так, может быть, скорее найдет себя,— сказала она.— Мы с тобой не знали такого. А разве это хорошо? Всё торопились, торопились. Ни времени, ни суток не хватало. Всегда все горело. Учились и работали, а теперь работаем и учимся. Несем десятки нагрузок… Мне иногда, вообще, приходит на ум, не слишком ли мы перегружаем людей? Взваливаем на них ношу с дошкольного возраста и каждый год добавляем по пуду. Не много ли?

— Один доктор в нашей поликлинике дальше тебя пошел,— снова вспылил Димин, понимая, что это говорится не только, чтобы успокоить его.— Знаешь, с бородкой?

— Встречала.,

— Он, вообще, во имя здоровья требует запретить перевыполнять план.

— А что ты думаешь?! — встрепенулась Дора, будто слова мужа обрадовали ее.— Продуктивность должна расти за счет техники. А помнишь последние дни июля? Жару? В формовочном и термообрубном выработка на десять процентов упала. Ты думал об этом, секретарь?

— Не обобщай, пожалуйста.

Довольная, что муж забывал о Рае, Дора, однако, возразила:

— И все-таки перегрузка! А отсюда — усталость. Поговори с библиотекаршей, спроси, какие книги берут. Выберите, просят, такую, чтобы отдохнуть.

— Значит, чем меньше отдашь, тем больше себе останется?

— Потому и отрыгается…

— Ради бога, воздержись хоть эти свои открытия проповедовать.

— Какой нынче из меня проповедник,— слабо усмехнулась Дора.— Трибуна моя дома стоит, да и организатор я больше в столовой. Пошли кушать.

— Есть, хочешь сказать!

— Ну, есть…

Назавтра, выйдя из дому, Димин отпустил машину и отправился в комитет пешком. История с барабаном, разговор с женой, провал дочери на экзаменах не выходили из головы. И самым неприятным было, что никакого решения не находилось.

Это раздражало. Особенно Дора, которая до сих пор, несмотря на все его старания, даже за свою самостоятельность боролась не очень охотно. Военное прошлое лежало на ней грузом — слишком много довелось видеть крови, смертей! И под их бременем она почти изнывала, не стараясь искать выхода.

Как-то сразу после войны к ней, прямо на квартиру, заявился муж одной предательницы, которую Дора хитростью выманила из гетто и привела в лес на партизанский суд. В военной форме, с нашивками, свидетельствующими о ранениях, с тростью в руке, худой, бледный, он и на Димина произвел тягостное впечатление. Оно усиливалось еще тем, что пришедший смотрел на Дору как на диво, юлил глазами, без конца щипал подбородок. А потом, скрипнув протезом, неожиданно раскланялся и хлопнул дверью, видимо, не понимая ни Дору, ни свою жену, ни того, зачем заходил сюда.

После его визита Дора совсем упала духом. Приуныв душой, стала избегать, сторониться людей. Когда же разговаривала с кем-нибудь, странно улыбалась, вроде угадывая у собеседника какие-то тайные мыслишки. А вот сейчас эта — неожиданная, давно забытая активность, тоже, однако, не совсем натуральная, извиняющаяся, но въедливая.

— Фу ты черт!..— крутил головой Димин.

Утро было серенькое, хмарное, будто только недавно прошел дождь и скоро пойдет снова. Хмурое небо низко нависло над крышами домов, и казалось странным, что дома и асфальт совсем сухие.

Это тоже угнетало. Но дойдя до парткома, который размещался в бараке-времянке, Димин все-таки кое-что придумал. Следовало сходить в литейный или вызвать после работы секретаря цеховой парторганизации с Шарупичем и выяснить, как дело с рационализаторством и охраной труда. Стоило поговорить насчет этого и с Сосновским. На ступеньках крыльца он остановился, поправил галстук, шляпу и с озабоченным официальным видом вошел в коридор барака.

5

Едва схлынули первые телефонные звонки, Димин направился к главному инженеру и вместе с ним пробыл в литейном до обеденного перерыва. Но, как выяснилось, и этого времени оказалось мало, и они остановились возле заводских ворот — договаривать.

Через проходную шли рабочие — в спецовках, в комбинезонах. Шли неторопливо, устало, как люди, которые много поработали и которым предстоит еще немало сделать. На лицах почти у всех характерное выражение: не то задумчивости, не то спокойной ясности, какой светятся лица тружеников в час короткого и потому дорогого отдыха.

Занятый своим, Сосновский механически отвечал на приветствия и всё говорил и говорил о кашинском барабане с возмущением оскорбленного человека.

— Привык командовать и партизанить! У нас ведь завод, производство…