Весенние зори

Багряное солнце выползло из-за камышей и окропило розовыми лучами хрустально-белый лес. Заискрились и засверкали кусты и ветки, загорелись под холодной лаской румяного утра. Но ни этого морозного утра, ни искрящегося снега, ни белых перелесков не замечает лиса — все ее обострившиеся чувства, все упругие движения направлены к тому, чтобы убежать и скрыться. И кажется ей, что эта погоня тянется нестерпимо долго, — уже утомилось тело, жаркое дыхание вылетает из полуоткрытой пасти, а враг близко, в нескольких шагах от нее.

Иван, спрятавшийся за белой порослью березняка, видит, как Заграй с каждым мгновением настигает утомившегося зверя, вот-вот схватит его, рванет в ярости, опрокинет и сомнет на пушистой ровной пелене. Но лиса неожиданно круто сворачивает в сторону, и разбежавшаяся собака на несколько саженей проскакивает вперед.

Этим маневром лиса не раз выигрывала значительное расстояние.

И опять шла погоня, и опять смерть жарко дышала и выла сзади.

И вдруг, совершенно неожиданно, из одного пушистого перелеска мелькнуло пламя, загрохотал гром, что-то ударило лису в грудь — и сразу непослушным и как бы чужим стало тело. В предсмертных судорогах бился зверь, орошая кровью снег, в бессильной ярости оскалив зубы. Помутневший взор скользнул по полю, по краю березняка, но не заметил, как из перелеска бежал Иван Белый с ружьем в руках, возбужденный и радостный, кричал что-то подбегающему Заграю и смеялся.

ГЛУХАРЬ

не было лет двенадцать, когда я купил открытку, пленившую меня своими красками, запахами, звуками. На открытке был изображен токующий глухарь. Огромная птица, распустив хвост и крылья, ходила по толстой корявой ветви сосны. Раннее утро едва занималось над землей. В тумане неясно возникали деревья, лиловели пласты нестаявшего снега. За деревьями бледно-желтой полосой лежала заря.

Я подолгу смотрел на эту открытку: от нее исходили запахи смолы, земли и сырого снега, в ней чудились невнятные и незнакомые мне звуки глухариной песни. В ней была тайна дремучего леса, тайна пробуждавшейся земли, и мне хотелось проникнуть в весенний лес, подсмотреть, разгадать его тайну.

Эта открытка заставила меня мечтать о зверях и птицах, о болотах и чащах, озерах и реках; возможно, она сделала меня охотником.

На завод, где работал мой отец, изредка приезжали из далеких лесных «дач» лесники и объездчики. Они останавливались у нас. Это были неразговорчивые бородатые люди, неповоротливые и медлительные в движениях. Их голоса звучали глухо, фразы были крепки и коротки, и некоторые слова их я не понимал. Эти люди всю свою жизнь прожили в лесу и стали так же необходимы и присущи лесу, как звери и птицы.

Я был влюблен в глухаря, поющего на сосне, и очень хотелось мне узнать о его жизни. Из множества птиц, которых я знал и видел на картинках, глухарь казался мне самой мудрой и непонятной. Как был бы я счастлив увидать живую эту птицу и услышать ее голос!

Один из лесников, Иван Захарович Хомутов, был разговорчивее других, и однажды он рассказал мне о глухаре. Случилось это вечером в конце марта. Мы были одни в доме. Иван Захарович сидел у окна, смотрел на тихую улицу. Должно быть, он вспомнил о лесе, вздохнул и негромко, будто самому себе, сказал:

— Весна идет… Скоро глухари запоют.

— А ты слышал, как они поют?

— Ну как же… Вот чудак… Да у нас в лесу глухарей-то… — Он махнул рукой и по-детски радостно улыбнулся. — Ну что это такое, услышишь глухаря — и в дрожь тебя бросит.

— Громко?

— Что?

— Поет-то?

— Нет, поет негромко, а… тревожит как-то, за сердце берет. Вот тетерев — того за версту услышишь, а глухаря дальше полутора — ста сажен не разгадать… А разгадаешь — начнешь подходить к нему под песню. Когда он поет, то ничего не видит и не слышит, ровно заколдованный… — Иван Захарович посмотрел на меня восхищенным взглядом, заговорил тише. — И вот откроется он тебе: как индюк, на суку сидит, распушится, перья на шее дыбом. Красота непомерная… Иной раз и стрелять в него позабудешь, стоишь и любуешься.

И, как будто стряхнув с себя дрему, он быстро поднялся, отошел от окна и спросил:

— Ружье-то у тебя есть?

— Нет.

— Ну вот, когда будет ружье, приезжай ко мне, свожу тебя на глухаря…

В этот мартовский вечер я страстно мечтал о ружье. Было бы у меня ружье — этой же весной я смог бы поехать к Хомутову…

А потом я от кого-то услыхал или где-то прочитал, что будто бы глухарь — единственная птица, сохранившаяся с каменного века, и еще нетерпеливее стал ожидать встречи с этим древним обитателем лесной глухомани.

* * *