Весенний снег

Она стала вспоминать консилиум, врачей, их отрешенные лица. Да, да, это не совсем обычное заболевание, иначе они не возились бы с Сережей столько времени.

Она припоминала слова, что они произносили, — «врожденный», «комбинированный», «фалло». Два первых она еще как-то понимала, но что такое «фалло»?

Неизвестное слово вызывало у нее настороженность и страх. Быть может, то, что заключено в этом непонятном слове, и таило особую опасность.

Вера Михайловна почувствовала, что внутри у нее все дрожит и она еле сдерживает эту дрожь, боясь разбудить сына.

«И как я не спросила? Конечно, это что-то необычное, иначе они не приглашали бы седую докторшу».

Тут она вспомнила о Сидоре Петровиче, стареньком докторе, к которому когда-то, когда еще не было ребенка, обращалась за советом. Она осторожно встала, оделась и вышла из дому.

Хозяев Вера Михайловна застала в садике, спросила о Сидоре Петровиче и очень обрадовалась, когда узнала, что он еще жив, хотя уже давно на пенсии.

— Это на Баррикадной. Недалеко. Ориентиры… — начал было объяснять Орест Георгиевич.

— Найду, — прервала Вера Михайловна. — Я знаю город. Я здесь училась.

Дождавшись, когда проснется Сережа, она произнесла так, чтобы не напугать ребенка:

— Давай-ка вставай. Мы сходим к одному дедушке.

Я тебе помогу одеться.

Она почувствовала под рукой его вялую кожу и стук сердечка. Ей показалось, что оно стучится прямо ей в ладошку, как у пойманного воробушка.

К счастью, они застали Сидора Петровича дома. Он безотказно их принял.

— Ага, ага! — воскликнул он, едва Вера Михаиловна напомнила ему о своем давнишнем посещении.

Голос у него был еще более жиденький, чем тогда, а пос он морщил по-прежнему, словно приглашал и Веру Михайловну и Сережу улыбнуться вместе с ним.

Он долго слушал Сережу прямо ухом. Оно было покрыто седыми волосками, которые, видимо, щекотали кожу мальчика, потому что Сережа временами вздрагивал и отстранялся от доктора.

Сидор Петрович в последний раз наморщил нос и кивнул Вере Михайловне, чтобы она одевала ребенка потом вздохнул и произнес сокрушенно:

— Война… Ее последствия.

— А что такое «фалло»? — спросила Вера Михайловна упавшим голосом.

— Фалло? Это тетрада такая. Ага, ага. Несколько пороков вместе.

Он покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием. Вера Михайловна подумала: «А раньше он умел сдерживать свои чувства». Перед глазами снова промелькнули отрешенные лица сегодняшних врачей. «Это у них профессиональное и вырабатывается годами. А он уже, отвык или расслабился». Она удивилась своим мыслям: «О чем это я?! Да разве об этом надо? Ведь у Сережи, у моего сына, оказывается, несколько пороков».

Она хотела спросить, насколько это опасно, да не смогла. Сама испугалась своего вопроса.

Вера Михайловна не спала всю ночь. Просто лежала с закрытыми глазами, стараясь не разбудить спящего рядом сына. Тело у нее занемело, и внутри все тоже занемело.

Где-то у соседей выла собака, и этот ноющий звук как нельзя лучше подходил к ее состоянию.

«Что же теперь? Что же теперь?» — повторяла она без конца и не находила ответа.

Сейчас она знала, что сыну ее, вот этому прижавшемуся к ней комочку, грозит опасность, что он самой природой обречен на боли и страдания, а возможно… Тут она обрывала себя: «Нет, нет. Я должна… Что я должна?» Этого она не знала. Беспомощность больше всего сковывала ее. Она-то и приводила к тому состоянию, которое Вера Михайловна сама определила как занемение.

Откуда грозит опасность? Насколько она страшна?

И что делать?

«Точно так, наверное, — думала она, — чувствует себя человек перед казнью. Спасения нет. Он уже ничего не может изменить. Ну а тут… Тут еще хуже. Если бы меня, а то его…»

Она снова прислушалась к завыванию собаки и удивилась: «Как это хозяева спят? Привыкли, что ли?.. Ко всему можно привыкнуть, но к мысли, что его, тихо посапывающего, единственного… Нет, нет. Этого не может; не должно быть».

Она опять представляла лица врачей и про себя повторяла слова: «врожденный», «комбинированный», «фалло». Теперь она знала, что они означают. Каждое из них несет угрозу ее сыну, каждое из них как пуля, как приговор судьбы.

Даже Сидор Петрович не утешил. Даже он посочувствовал.

«Война… — вспомнила она его слова. — Неужели через столько лет? Неужели не только мы — дети войны, но и наши дети?»

Перед глазами у нее поплыли отдельные кадры.

В этом кино она, Вера Зацепина, главная героиня.

Вот она в разгаре зимы, в чужих подшитых пимах идет к станции. Ее нагоняет запыхавшаяся баба Катя интернатская сторожиха.

— Ет куды ж ты пошастала?

— К маме. Блокаду прорвали. Я по радио услышала.

Вот она уже восьмиклассницей прочитала в газете о том, как мать нашла сына, и принялась писать письма во все газеты. А затем ждала с замирающим сердцем ответа. Все они были на один лад: «Неизвестно», «Не числится», «Помочь не можем». Но они еще оставляли надежду. Но вот, уже в пятьдесят втором, пришло письмо, перечеркнувшее все надежды: «Зацепина Маргарита Васильевна погибла в блокаду и похоронена в братской могиле на Пискаревском кладбище Ленинграда».