Весенний снег

«Почему ему не помогут? Почему не поддержат?» — всполошилась Вера Михайловна, собираясь броситься к Крылову и поддержать его. И если бы еще кто-то хоть малейшее движение сделал в его сторону, она бы тотчас кинулась к профессору. Но никто не двигался, не шевелился.

«Вероятно, видели такое не раз. Вероятно, он не разрешает, чтобы ему помогали».

Крылов скрылся за дверью, которую открыла перед ним сестра, и все заговорили разом. Но это Вере Михайловне было уже неинтересно. Ее волновало состояние Ванечки.

Ванечку еще долго не вывозили из операционной, но все уже знали: живой. Теперь в коридоре стоял легкий шумок. Больные обсуждали событие.

А там, за перегородками, все еще продолжалось таинство. Вера Михайловна, сдав свое дежурство, не уходила, она хотела узнать что-нибудь определенное. На стекле мелькали тени, но каталку с мальчиком еще не провозили. Наконец она проплыла, но не было лечащего врача, — не у кого было расспросить подробности операции.

Аркадий Павлович появился только вечером. В первое мгновение Вера Михайловна не узнала его. Он так похудел — один нос торчит, как сучок.

— Через час разбудите, пожалуйста, — только и сказал он Вере Михайловне.

Но через час он уже и сам был на ногах и снова отправился туда, где лежал его больной, вернее было бы сказать, его ребенок, потому что переживал он за него, как за родного.

В эту ночь Вера Михайловна не уехала на квартиру, осталась ночевать в клинике. Уже после отбоя она еще раз решила узнать, что там происходит за перегородками, и неожиданно столкнулась с Крыловым.

— А-а, это вы, — произнес он и прошел, не остановившись.

Он успел отдохнуть, походка была снова быстрой и упругой, но перед глазами Веры Михайловны все стояла та картина, когда он брел по коридору после операции, когда ей казалось, что он вот-вот рухнет на пол.

Лишь на третьи сутки ей удалось проникнуть к послеоперационной палате. Дверь была чуть приоткрыта, и Вера Михайловна увидела Ванечку, вернее то, что называлось Ванечкой. На кровати лежало маленькое, худенькое тело, а к нему, словно змеи и пиявки, со всех сторон тянулись многочисленные шланги, шнуры, провода.

«Вот так и Сереженька», — опять подумала Вера Михайловна, и сердце ее вновь сжалось от боли и страха. На секунду таинство, к которому она прикоснулась, будто парализовало ее.

«Так это ж для поддержки. Так надо», — внушала она себе, но страх еще некоторое время не проходил и сковывал ее действия.

А потом, еще через два дня, Вера Михайловна увидела Ванечку. Мальчик открыл глаза. И губы у него — когда-то землистого цвета — стали розоватыми.

В этот же вечер Вера Михайловна поехала на главпочтамт, написала Никите: «Мальчик тот, Ванечка, о котором я тебе писала, открыл глаза. И губки у него порозовели… Теперь, Никитушка, очередь за нашей кровинушкой, за Сереженькой…»

Крылов не узнал человека. Маленького роста, в очках, посетитель учтиво поклонился ему в гардеробе, а он не ответил.

«Вроде знакомый», — подумал Крылов, устыдясь своего невнимания, и вернулся в раздевалку.

Теперь он узнал посетителя. Это — врач, кажется, зовут его Владимир Васильевич, он с периферии.

«Ну как неладно», — осудил себя Крылов и шагнул к человеку в очках:

— Здравствуйте. Я, видите ли, немножко… Дела тут у нас… А пройтись не хотите? Я живу недалеко, квартала три отсюда.

Он отпустил машину и пошел пешком в сопровождении этого малознакомого периферийного доктора.

Падал первый снег и тотчас таял, едва касаясь земли. Но все равно город казался светлее, а воздух чище.

Крылов вдыхал его полной грудью и щурил глаза. Владимир Васильевич молчал, понимая, что профессор устал и ему сейчас не до него.

Надышавшись и придя в себя, Крылов произнес, точно ответил на чей-то вопрос:

— А что делать? Такая у нас работа. Я, видите ли, не меньше администрации за нее страдаю. И здоровье мое она, увы, не укрепляет.

Ему необходимо было выговориться, разрядиться, и Владимир Васильевич опять оказался кстати.

— Всю жизнь помню такой случай, — произнес Крылов. — Каким-то чудом дотянул до нас из Сибири скелет в орденах и медалях. Скелет, иначе не назовешь, — кожа да кости. Да еще абсцесс легкого. Как такого не положить? Я, видите ли, вообще не понимаю, как можно отказывать тяжелым. Это равносильно: иди и умирай. Хорош врач с таким девизом… Одним словом, положили. А раз так — надо оперировать. Ну, конечно, готовили, добились кое-какого улучшения. И вот операция.

Легкое у него так срослось с грудной клеткой и средостением, что никак нельзя было продвинуться в грудь тупым путем. Пытаюсь — не получается. А тут кровотечение. А тут давление падает. Прерываем операцию.

Принимаем меры. Поднимаем давление. Снова приступаем. И опять давление падает. Что делать? Умрет от шока или от кровотечения. Значит, прекращать операцию? Но это тоже смерть. Не здесь, но в палате, не сейчас, но через несколько дней. Обязательно смерть.

А тут… Хоть один шанс из тысячи… Чувствую, что плыву. Промок до нитки. Пот заливает глаза. Позвоночник окостенел. Самому не хватает воздуха…

Крылов замолчал и вздохнул полной грудью, словно воспоминания лишили его кислорода.