Весенний снег

— Такая у нас, видите ли, профессия, — произнес он после длинной паузы. — Все повторяется, и с годами не легче. Вот третьего дня оперировали мальчонку с тетрадой Фалло. Раскрыли грудную клетку, а у него — шок. Вывели из шока, а у него сердце остановилось. И раз, и два. В результате наложили соустье между аортой и легочной, а это треть дела. По существу, болезнь осталась. Вот так-то, видите ли…

Он замолк, то ли устыдившись своей откровенности, то ли побоявшись оттолкнуть молодого врача.

Владимир Васильевич не посмел просить продолжать рассказ. Стоял и ждал. Крылов закинул голову, прикрыл глаза и подставил лицо снегу. И тут Владимир Васильевич увидал, как он устал, как изменилось с момента их последней встречи его лицо — желтое, все в морщинках, как в царапинах. И в уголках губ, и на лбу напряженные складки. Владимир Васильевич еще никогда не видел хирурга после операции вот так, вблизи, и то, что он впервые заметил, изумило его.

«А два дня, говорит, прошло».

Крылов, вероятно, почувствовал его взгляд, быстро опустил голову и проговорил слова, вроде бы не относящиеся к теме разговора:

— Природа непосредственна, мы — посредственны, — и протянул руку. — Вы пожалуйте-ка на операцию. Посмотрите.

Владимир Васильевич поблагодарил, и они расстались.

Крылов пришел домой, пообедал на скорую руку и, сославшись на занятость, уединился в своем кабинете.

Он взял книгу, пододвинул телефон и, не раздеваясь, прилег на тахту. Читать он не мог. Мысли, похожие на боль, не давали покоя. Опять вспомнился этот «синенький мальчик», эта последняя операция во всех деталях.

Как только вскрыли грудную клетку, он обнаружил множество спаек между легкими и грудной стенкой. Он отлично понимал, что эти спайки необходимы ребенку.

В них — коллатерали, сосуды, что хоть частично дополняют недостаточную подачу крови в легкие. Но спайки мешали. Без рассечения их нельзя было подойти к сердцу, к легочной артерии, к аорте. Он, поколебавшись, рассек их, и пошла кровь. Черная, густая, как сливки.

«Вот, вот. Это, — отметил он для себя. — Возможно, это первая наша недоработка. Хотя мы и „разводили“ кровь, но, видимо, недостаточно. Видимо, нужно буквально накануне операции вновь вводить физиологический, белковые, переливать кровь надо!»

При воспоминании об операции у него появилась тяжесть в ногах, заныли предплечья. Попытался перевернуть страницу — пальцы дрожат. «Смотри-ка, еще держится напряжение!» Крылов встал, походил по комнате и снова прилег.

Теперь перед его мысленным взором возник такой эпизод. Они только что с помощью электрошока возбудили сердце, заставили его биться вновь, и он уже решил для себя сделать хотя бы соустье, попробовать хотя бы помочь ребенку, чтобы не зря были все эти страдания. Это само по себе сверхсложно. Отверстие нужно сделать точным — и не большим, и не маленьким. Если отверстие будет крупным, то крови из аорты в легкие будет поступать много. Там разовьется высокое давление, что приведет к склерозу сосудов и неизбежной гибели. А если маленьким — то оно затромбируется или зарастет. И вся операция окажется бесполезной.

Выяснилось, что сосуды у мальчика уже склерозированы. Они рвались и ломались под рукой, точно были сделаны из плохой бумаги или тонкого стекла. И сердце снова остановилось в его руках.

От воспоминаний Крылову опять стало не по себе.

Он встал и заходил по кабинету.

«Наркоз, — отметил он. — У нас еще несовершенный наркоз. На это также следует обратить внимание».

Жалость и нежность к этому мальчишке, который до сих пор находится на грани жизни и смерти, и чувство стыда перед ним овладели Крыловым.

«Но я ж не экспериментировал. Я действительно хотел помочь», — произнес он тихо.

Крылов никогда не шел на малообоснованные эксперименты. Он всегда, еще с молодых лет, идя на сложную и опасную операцию, прежде всего задавал себе вопрос: «А сделал бы я ее своему ребенку, своей матери или отцу?» И если ответ был положительным, он шел, решался на операцию. Иными словами, если он видел: другого выхода для спасения жизни нет — он тщательно готовился, экспериментировал на животных и трупах и брался за спасение.

«И все равно. Все равно», — прошептал он, чувствуя, что ему снова не хватает воздуха.

Крылов подошел к открытой форточке и сделал несколько глубоких вдохов.

Некоторые люди говорят о хирургах; «привыкли», «мясники», «им что». Если бы они понимали, как это непросто — идти на крайний риск, зная, что оперируемый может погибнуть на операционном столе. Если бы они знали, какую ответственность перед родными, перед друзьями оперируемого человека, перед начальством и товарищами, а главное, перед своей совестью взваливает на свои плечи хирург…

Кто-то из великих сказал: «Врач умирает с каждым больным». Что касается хирурга — то это уж точно.