Весенний снег

Владимир Васильевич напрягся, весь внимание. Глаза хирургов устремлены на сердце. Профессор тоже, кажется, никого и ничего не видит, кроме этого маленького сердца.

— Давайте начинать, — произнес он, и слова эти прозвучали как команда.

Владимир Васильевич быстро сдернул очки, торопливо протер их рукавом халата.

Врачи действуют ловко и четко. Нет, они не торопятся, но и не теряют ни одной секунды. Еще раз проверяют систему шлангов, зажимов, соединяют какие-то неизвестные Владимиру Васильевичу стеклянные трубки, осторожно и мягко, будто они могут лопнуть в их руках.

— Катетер ввели? — спрашивает Крылов.

— Давно.

— Так… Хорошо… Внимание.

Наступает такая тишина, как будто все даже дыхание затаили. Владимир Васильевич чувствует, как на лбу у него выступает испарина. Лишь пощелкивают аппараты да на экране всё бегут, бегут светлые зайчики.

А с улицы доносится звон трамвая. Каким далеким сейчас, каким парадоксальным кажется этот звон, словно голос другого мира.

— Сняли? Всё сняли? — еще раз спрашивает Крылов. — Зажимов нигде не оставили?.. Внимание… Начали.

Загудело, зажужжало «искусственное сердце» — АИК. (Владимиру Васильевичу показалось, что и его сердце тоже загудело.) Теперь оно — АИК — питает весь организм, оно — и сердце и легкие. От него зависит жизнь мальчика Сережи Прозорова. Но работа аппарата и все остальное зависит от людей, от этого невысокого, немогучего человека, что стоит у стола, вытянув перед собой руки в желтых, забрызганных кровью перчатках.

«Тшш-тик, тшш-тик» — появляются новые звуки.

И новый огонек то зажигается, то гаснет на аппарате АИК.

А сердце ребенка начинает биться с перебоями, с паузами. Перебои все чаще, паузы все длиннее. Сердце охлаждается. Вот оно останавливается на несколько секунд, затем точно спохватывается — вздрагивает, делает два-три слабых сокращения, опять замирает.

«А если больше не заработает? — встревожился Владимир Васильевич, но тут же успокоил себя: — Но он-то лучше знает».

— Температура? — спокойно спросил Крылов.

— Двадцать два и шесть.

— Двадцать один и четыре.

— Двадцать и три.

Это температура отдельных участков тела, сердца, мышц, некоторых органов.

— Где электрод?

«Ну вот!» — опять заволновался Владимир Васильевич, потому что электрод — это как раз и есть тот случай, когда сердце останавливается и его нужно возбуждать с помощью. электричества.

Крылову подали обмотанные бинтами электроды с плоскими блестящими концами.

Сердце еще вздрагивает, не все сразу, а отдельными участками, еще никак не хочет остановиться. И зайчики на экране еще подпрыгивают, но уже не высоко и не далеко, часто возвращаются назад, на исходные позиции, словно бегуны, взявшие фальстарт.

— Девятнадцать.

— Восемнадцать и три.

Это напомнило Владимиру Васильевичу запуск космического корабля: отсчитываются последние секунды перед стартом. «А что? Это, во всяком случае, не меньшее чудо».

— Температура сердца? — поинтересовался Крылов.

— Шестнадцать и четыре.

— Фибрилляция еще есть, — сказал он. — Подождем.

Хирурги ждут, пока сердце охладится, остановится, уснет.

А Владимир Васильевич полон восторга и изумления.

Как это просто и как необыкновенно! Веками врачи заботились о том, чтобы сердце не останавливалось, все делали, чтобы оно продолжало биться. А теперь хирурги ждут его остановки.

А вокруг идет жизнь. Снова отчетливо звенит трамвай. Сейчас, когда напряжение несколько спало, этот звук хорошо уловим и не кажется голосом другого мира.

По карнизу ходит голубь и крутит точеной головкой. Наверное, тоже восхищается работой хирургов.

Врачи немного расслабились, как будто набирают сил для значительных, самых главных дел.

— Четырнадцать и две.

— Тринадцать и девять.

— Сердце? — спрашивает Крылов.

— Тринадцать и шесть.

— Подождем до десяти. Еще есть небольшая фибрилляция.

Сердце уже не бьется, уснуло. Только на экране изредка скачут блестящие зайчики… Это и есть фибрилляция: отдельные не ритмичные движения отдельных участков сердца.

— Одиннадцать и шесть.

— Десять и восемь.

— Чуть подождем.

Владимир Васильевич вспомнил о матери этого Сережи. Каково ей сейчас? Надо бы ободрить. Да не выскочишь. К тому же начинается самое главное.

Сердце остановилось. Совсем остановилось, не шелохнется, не дрогнет. Блестящие зайчики на экране проплывают почти неподвижными светлыми точками. Зато мигалка на аппарате АИК не переставая сигналит, дает знать о себе — работает, жужжит аппарат, старается, и по трубкам в организм человека идет необходимая кровь, идет жизнь. Анестезиолог приоткрывает веки мальчика, берет фонарик и светит. Зрачки реагируют на свет. Сережа живет.

Владимир Васильевич полон восторга и удивления:

«Только в сказках и фантастических романах читали мы о том, что человек живет не дыша, с остановившимся сердцем. Еще несколько лет назад, когда я учился, это считалось утопией, мечтой. И вот наяву не бьется сердце, не дышат легкие, а человек живет! Ну почему этого не видят люди? Нужно, чтобы все видели это чудо!..»

— Скальпель, — негромко произносит Крылов, обрывая восторги Владимира Васильевича.