Вещи не в себе

Матюниха в своем дворе была старухой в авторитете. Жила она на втором этаже, окнами во двор, который из них и контролировала.

Дом стоял буквой «П», и если площадка была как бы сценой ежевечернего действа, то лавочный островок его партером, а стены дома – декорациями и закулисьем.

Длинными летними вечерами на окраине детской площадки образовывалась сходка из местных бабушек. У них была своя иерархия, привязанная к долгожительству в доме, величине пенсии и близости к администрации управляющей компании.

Места в лавочной зоне были в основном закрепленными и располагались как бы вокруг несуществующего большого стола, во главе которого в самом центре на небольшом пригорке было место Матюнихи. Когда она меняла у себя в квартире мебель, своё старое кресло вынесла во двор и водрузила его на свой пригорок: «Спина совсем разболелась». Что на него кто-то посмеет сесть – это святотатство никому и в голову не приходило. А чтобы оно и во второй своей мебельной жизни подольше прослужило, чехлом приспособила на него большой кусок полиэтилена, который снимала перед собственным усаживанием, а вставая, вновь покрывала и как-то там закрепляла.

Восседая на своём троне, Матюниха правила двором: бывающие у нее в милости охотно здоровались со всем сборищем на лавочках, неугодные или не подчинившиеся невидимкой проскальзывали по двору, быстро исчезая в своих подъездах. Дети, и даже подростки, были приструнены ею: с возвышения ей был виден весь двор, и она, распоряжаясь вытянутой рукой, дирижировала: «Не бегайте тут! А вы там вон играйте». И слушались…

Обычно в начале вечера Матюниха выходила медленно вразвалку с палочкой, и пока ковыляла от подъезда до трона – то было время от первого звонка до третьего, а уж после – вечерний спектакль: кто в чем пришёл, что купил, почем, чья это там девочка новенькая, вместе ли сегодня прошли домой начальник швейной фабрики с женой, будут ли класть плитку в подъездах в этом году…

Но однажды в безлюдный вечер – то ли из-за погоды, то ли из-за шедшего по телевизору интересного сериала – вышла гулять с ребенком новенькая, недавно заехавшая молодая мамочка, хрупкий стебелек. Поводила своего ребенка по двору туда-сюда, понагибалась к нему, устала и решила отдохнуть. Все сидячие места были на тот момент свободны, и она выбрала самое удобное – тот самый трон Матюнихи. Сняла с него полиэтиленовую накидку, отложила ее в сторону и села.

Просидела она недолго – двор-то под наблюдением неусыпного ока! Под заветным окном на втором этаже распахнулась дверь подъезда, и вылетела из него пышущая возмущением Матюниха – на скорости, без развалочки и без палочки. Нависла над непуганой мамочкой:

– Ты куда уселась?! Это – твоё что ли кресло? Ты что его – выносила, укрывала? Молодая! Н-наглая!

Женщина–стебелек сидела, ничего не понимая. Матюниха схватила её за худенькую руку и стала вытаскивать из кресла. Подтянувшиеся к лавочному островку старухи–завсегдатаи дружно хохотали за её спиной. Злая Матюниха развернулась к ним:

– Чего вы тут смеетесь? – но хохот не унимался. Наконец, одна говорит сквозь смех:

– У тебя подол-то… штаны-то твои грязные… сзади торчат, а халат в штаны заправлен…

– Аа!! – Матюниха быстро выправила халат и унеслась обратно в подъезд. Хохотали уже не только старухи, но и подбежавшие дети, всем было весело и легко: трон превратился в старое кресло.

Несколько дней Матюнихи во дворе не было. Потом-то она вышла во двор, без палочки. Но ей уже никто больше не подчинялся. Да она и сама присмирела.

Диван

У моего дивана в зале с одной стороны изначально была прикреплена боковина в виде округлой горки с плоским верхом. Внутри угадывалась конструкция из дсп и фанеры, смягченная тонким слоем поролона, верх был обтянут дерматином цвета кофе с молоком. Боковина мешалась: приляжешь – ноги не вытянуть, и внучка пару раз ударялась головой – всё как бы подводило к тому, что не должно тут находиться высокое и жёсткое.

И решилась я срезать сие архитектурное излишество. Сам-то диван хороший, красивый, портить его не хотелось, поэтому пригласила нашего мастера-на-все-руки Диму. Пришел, осмотрел, ощупал пациента, покумекал, разобрал, разложив его детали по полу на весь зал, как карету в “Формуле любви”. Снятую боковину забрал, чтобы к утру отпилить закругленно-горбатый спуск, заменив его на плоский верх.

У Димы нет части пальца на правой руке – давно срезал циркуляркой при работе. И у предыдущего нашего семейного мастера-на-все-руки Эдика тоже не было двух пальцев, и тоже из-за циркулярки. Вспомнился Бронька из рассказа Шукшина “Миль пардон, мадам”, схоронивший два своих оторванных берданкой пальца в огороде. Подумала: а куда Дима дел свои оторванные пальцы? Но, конечно, не спросила.