Вещий сон

Белая дверь приемной приоткрылась и владыка поспешил встать на коврик посреди залы. За окнами уж выла и бесилась настоящая осенняя буря и ветви деревьев царапали по стеклам и стенам дома. Владыка внимательно и как бы с тайным ожиданием всматривался в лица просителей, робких сельских иереев, бесшумно проскальзывавших в приотворенную келейником дверь приемной и так же бесшумно исчезавших за нею. Там за дверью говорили, что владыка как-то особенно мягок, но и странно придирчив сегодня. Но владыка этого не знал, Он с интересом выслушивал просьбы и, поражаясь их ничтожностью, все как будто ожидал чего-то. Иереи, громоздкие, обросшие туками до потери форм, или худощавые, смиренно-юркие, а в общем все как-то на одно лицо, проходили перед ним в бесконечной смене, и он тотчас же забывал их и просьбы их, потому что и просьбы эти были как-то похожи одна на другую, а все вместе -- на те бесчисленные просьбы, которые с тоской и скукой выслушивал он за десять лет своей службы. Как будто время остановилось, замерло в неподвижности, хотя и двигались в нем люди и звучали из уст их слова, похожие одни на другие.

-- Все одно... все одно! -- шептал владыка, пока дверь приемной поглощала одного просителя и как будто выталкивала на смену ему другого.

И он старался нащупать души их мягкими и пытливыми словами, но души прятались, словно боялись обнаженности своей, он лишь видел растерянные лица, пугливо опускающиеся глаза, в испуге дрожащие руки. Он видел это, но не оставлял их и, уже чувствуя острую тоску, пытался говорить слова, которые бы вызвали ответ души, и в нем сияние небесного света.

Но как будто тьма сгущалась вокруг него.

-- В чем ваша просьба? -- спрашивал он плотного священника с угрюмым черным лицом.

Священник пал на колени.

-- Милости прошу, владыко святый, милости!

-- В чем?

-- Ради детей моих освободите от суда? Согрешил... и... -- Священник целовал край его рясы. -- Каюсь!

-- Встаньте, -- мягко говорил владыка, -- и объясните.

Но священник не вставал и пылко говорил:

-- Вымогательство!

-- Под судом вы по жалобе от прихожан?

-- Да.

-- И правда там... в жалобе-то?

Священник глухо вздохнул:

-- Правда, владыко святый. Не хочу лгать перед святителем. Каюсь!

Владыка вдруг резко спросил:

-- Как вы смотрели на свой жизненный путь, когда были в семинарии?

Священник взглянул робко и удивленно.

-- Уж не помню, владыко... давно это...

-- Но... мечтали же вы о чем-нибудь?!

-- Мечтал сделаться иереем.

-- Иерейство и вымогательство... разве ж это совместимо?!

-- Каюсь, владыко святый! Но приход мой маленький и бедный. Нечем жить. А у меня... семеро ребят!

-- Все по лавочкам сидят? -- грустно усмехнулся владыка.

И сердцем почувствовал, что тут больше не о чем спрашивать.

-- Идите и не грешите впредь, я прекращаю дело.

Он все с тою же грустною улыбкой наблюдал, как священник не вышел, а вылетел в дверь. Сменивший его духовный был небольшого роста, но голову имел большую, всю поросшую огненным волосом, а широкие челюсти его напоминали челюсти щелкуна. Когда он говорил свои тягучие и медленные слова, владыке казалось, что священник дробит орехи своими крепкими зубами. Внешность его заинтересовала владыку, особенно его большие, темные глаза, в которых застыла, казалось, какая-то тайная, испуганная мысль. Священник тягуче изъяснял, что приход его бедный и он желает перевестись в богатый Ивановский завод, где только-что освободилась вакансия младшего священника. И все время, пока он говорил, владыке казалось, что он говорит не о том, что думает, а слова его только механически льются, как заученный урок.

-- У вас много детей? -- спросил владыка.

-- У меня нет детей, -- потупившись, механически, без выражения отвечал священник.

-- Как... вы, значит, недавно священствуете?

-- Шестой год. Но у меня нет детей.

-- Так зачем же вам богатый приход? -- удивился владыка -- неужели ваш теперешний приход так беден?

-- Нет, жаловаться не могу. Но очень глухой.

-- Я вас не понимаю, -- тихо промолвил владыка.

Священник потупился.

-- Мне обещали.

-- Кто? Зачем?

Священник молчал и постепенно лицо его становилось таким же огненным, как и волосы на его голове.

-- Я вас не понимаю, -- повторил владыка, пытливо вглядываясь в его лицо, -- многосемейные иереи ищут богатых приходов, им надо воспитывать детей... а вы? Что руководит вами? Не могу же я думать, что... любостяжание?

Священник молчал.

-- Бог не дал вам детей и с ними и заботы житейской. Значит, вы свободны в жизни своей и пути служения Господу открыты перед вами.

Он уже заговорил мягче:

-- Служите ли вы ему?

-- Служу... по мере сил.

-- Но как? Может быть, я не понял вас, и вами руководят высшие цели в перемене места служения?

Священник молчал и лицо его ничего не выражало, лишь продолжало оставаться огненно-красным, словно вся кровь прилила к нему и не могла отлить.

-- Ответьте!!!

Священник еще помолчал и раза два двинул челюстями, словно стараясь сказать что-то из того, что он думал, но снова заговорил механические и тягучие слова:

-- Мне обещали Ивановский приход, еще когда я посвящался в иереи.

-- Кто?

-- Прежний епископ.

-- Но почему?