Вешние воды Василия Розанова

После вашей книги и письма Вы мне как-то стали особенно близки. Все, что когда-то таилось у меня в виде неясных, спутанных и порой боязливых мыслей, теперь при чтении книги как будто воскресло и зацвело… Да, зацвело, зацвело. Если бы только все прониклись вашими идеями, или, вернее, идеями Ветхого Завета, Вами извлеченными из душного погреба, как исчезли бы все ненормальности, все то ужасное, грязное, все те невидимые драмы, все те пороки, как явные, так и тайные.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Восток всегда был животен, не в физиологическим смысле, но в мистико-религиозном смысле… Эта постоянная перепутанность животного и человека в Боге, что мы читаем во всех восточных скульптурах, не оправдались ли в Вифлееме, его таинственных стадах, его волхвах, звезде и в центре этого всего – Бого-Человеке в яслях?![638] Хотя Христос и Богородица девственно, не вступают в земной брак с его земным чадородием, тем не менее они в высшем и предельном смысле телесны, плотски и проявляют в себе четкие и однозначные черты пола. Христос, этот хлеб животный, есть мистический и реальный Глава Церкви и Жених Песни Песней[639]. Девственно-половое естество Богоматери – это та внутреннейшая среда всего человечества, в которой человечество приняло в себя воплотившегося Бога. В Иосифе, и Марии, и Младенце Иисусе мы имеем Святое Семейство, возможный идеал всякой христианской семьи. И наконец, самый мистицизм крови и плоти входит в евхаристию и в воплощение[640]. Таким образом, в символическом плане христианство следует ветхозаветной мистике.

«Песнь Песней» сближает дремотные ласки любовные[641] с благодатью бескровной жертвы. Обрезание и суббота как два центральных тезиса ветхозаветной религии (обрезание – печать продолжения Израиля, приумножения рода, суббота – день, посвященный этому преумножению). Богу Ветхого Завета размножение, уверенное в себе, гордое и смелое, приятно: только оно обеспечивает расцвет земли и исполнение воли Божией[642]. В то время как в Евангелии и в самом образе Христа присутствует некий асексуальный, внеполый или обоюдополый идеал, закругленная полнота человечности, какая не может быть дана только в мужском или только женском лице[643]…

На Востоке молитва обнимала собой и молодежь, и рождение детей, все это воспринималось глубоко религиозно. Уйдя в крайности аскетической интерпретации святыни семьи, историческое христианство поставило под удар дом из несущих опор всякой здравой человеческой жизни – обескровило и сделало слишком формальным религиозное отношение к браку и к полу. Вифлеем[644]… евангельская часть освящения брака в его реальном существе, не только не противоречащая положительному ветхозаветному учению о поле, но и раздвигающая его до небесных черт. Но, мы говорим, Разум Аристотеля[645] все это рано вытеснил… Вопреки объявлению Слово – плоть быть, мы разорвали плоть и слово в себе и у себя и отнесли их на противоположные полюса. Тотчас, как это совершилось, брак свелся к номинализму, семья – фикции[646].

Древние ясно различали стыд, стыд Адама и Евы, но сказали: под ним-то, под его вуалью и его покровом, и начинается в человеке все важное. Это – небо в человеке, хотя вовсе не представляется таким… Нет отделения, вместе – и небеса слиты, и из небес является новое существо, младенец, еще жизнь на земле; пало в землю еще зерно, которое всегда есть Глаз, т. е. Провидение о ком-то и над кем-то, еще судьба и работа неба: ибо и упавшее – то есть частица Неба же. Можно сказать, что Вифлеем со всех сторон так и выглядывает… что не будь Вифлеема там-то, он появился бы в другом месте, ибо не было избы на Востоке, которая чуть-чуть повернутая другим боком уже не высвечивала бы нам совершенно как Вифлеем[647].

Христианство нужно приобщить к святому чреву Азии, отрастить у него соски… Христианство обязано привести в гармонию Вифлеем и Голгофу[648], должно наполнить вдохновенным смыслом идею белого священства, доводя красоту этой идеи в литургии и церковном обиходе до высших образцов. Мы и получим новую религию… мы получим христианство же, но выраженное столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его фразы, оно представится как бы новою религией[649]…

Иван Алексеев Василию Розанову