Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая.

Весёлые и грустные странички из новой жизни Саньки М. Часть вторая.

Глава 1

Лагерь «Заблудшиедуши»

Хлопок – он лёгкий. Коробочки с ватой. Вынимаешь вату из коробочки, кладёшь в корзину у себя за спиной, и всё.

Придумали машины для сбора хлопка, но машина пройдёт не везде, есть ещё так называемые неудобья, где используется ручной труд, причём в этих местах хлопок особенно хорош.

Я не хлопковод, меня научили только несложному делу сбора этого ценного сырья.

Страда…

Никогда не ощущал это слово на собственной шкуре, последний раз убирал картошку в совхозах, когда посылали, студентов, от университета… то ли было это, то ли нет, точно уже не скажу.

Хлопок убираем не только мы, когда наступает пора сбора хлопка, в городах производят облавы, кто не спрятался, грузят в военные машины, и на поля. Также и школьников привлекают, организованно, целыми классами, весь Узбекистан и часть соседнего Казахстана и Киргизии трудится…

- Воздух! – звонкий крик прервал мои размышления, я натягиваю рубаху на голову, панаму стараюсь прижать к лицу.

Над нами пролетает «кукурузник», опыляя посевы ядами от вредителей. Чтобы не ели белое золото.

Если бы только над нами, я бы не удивился, но в километре от нас работают школьники, это видно по их полевому стану с флагом. Поле разбито на несколько участков, чтобы мы ни в коем случае не попали на чужой участок.

Почему? Да… Мы заключённые, малолетние зэки. Мы содержимся в лагере «Заблудшие души».

Это какие-то умники так лагерь окрестили, на самом деле он имеет свой номер, называется ДИК 36050/ 105. Детская Исправительная Колония, кто не понял.

Мы одеты в панамы, выгоревшие на свирепом солнце до белизны, рубахи до колен, и что-то, похожее на шлёпанцы, вернее, на японские гэта. У меня есть ещё одно украшение: к ноге приклёпана собачья цепь, к цепи приклёпана шестнадцатикилограммовая гиря. Медаль за побег.

Я горжусь этой медалью, больше ни у кого такой нет, другим просто сковали цепью обе ноги. Беглецам, я имею ввиду.

Железо натёрло ногу до кости, по ране ползают опарыши, но я их не прогоняю, они съедают мёртвую ткань, чистят рану. Не то, что чистюля Мотя. Говорил я ему! Так нет! Гангрену заработал.

- Резать к е… е фене! – сказал пьяный фельдшер двадцати лет, ткнул в меня пальцем, и сказал:

- Ты! Будешь ассисс… асисс… Помогать, в общем!

- Я?! – поразился я, - Я в обморок падаю, от вида крови!

- Хорошая шутка! – хохотал фельдшер. Даже похлопал меня по плечу. Ещё бы, мы все здесь были осуждены по одной статье: в этом мире она называлась ст.105/2 Прим: - убийство с особой жестокостью.

Мне уже исполнилось десять лет, дали пятнадцать, больше не дают, только расстрел, но мне надо ещё дожить до совершеннолетия. Почему тогда дали пятнадцать, а не десять? О, брат! Объясню, в своё время.

Так вот, взял я свою гирю в руки и пошёл за фельдшером в операционную.

Обычная грязная комната с разделочным столом, обитым оцинкованным железом.

Фельдшер взял бутыль мутного самогона, выдернул зубами пробку, глотнул оттуда, полил нам на руки, и заставил протереть стол самогоном, после чего мы уложили на него голого дрожащего Мотьку с почерневшей ступнёй. Мотя плакал.

Мне помогал его лучший друг Зяма. Мотя предпочитал умереть, но не даваться в руки мяснику, но Зяма был против, и вот, уговорил друга на операцию.

Фельдшер по имени Генрих взял в руки лучковую пилу, любовно осмотрел её, бросил взгляд на теряющего сознание Мотю, хищно усмехнулся, и протёр полотно самогоном, затем отложил пилу в сторону, продезинфицировал скальпель, иголки, специальные, кривые, ещё более кривые ножницы.

Потом жгутом перетянул мальчику ногу выше колена.

- Не ссы, - сказал он мне, - крови много не будет!

А я подумал, глядя на высохшее, как саксаул, который мы собирали на топливо, тельце, что можно было ногу и не перетягивать, откуда у Мотьки кровь?! Мы здесь все так выглядели, сушёные, как вобла, или камбала.

- Как тебя, под наркозом, или без? – спросил Генрих.

- Под наркозом… - синюшными губами ответил мальчик.

- Ну, под наркозом, так под наркозом! – фельдшер размахнулся киянкой и стукнул Мотю по лбу. Мотя взвыл и заплакал громче.

- Что это я… - смущённо сказал Генрих, - На, у тебя глаз верный! – протянул он мне киянку.

Я стукнул правильно.

- Вот! – поднял палец фельдшер, - Я никогда не ошибаюсь! Учитесь, пока я жив!

А я подумал, что жить ему осталось немного. Несмотря на его невеликие лета, он уже был законченным алкоголиком, впрочем, как и все, кто служил здесь. А служили здесь, чем-то провинившиеся, солдаты-срочники, которым грозил дисбат за издевательства над молодыми солдатами. Десять здоровенных лбов от девятнадцати до двадцати двух лет, и восемь узбеков, которые должны были стоять на вышках. Колючки не было, вернее, была, порванная. Куда бежать? Глинистая пустыня кругом! Земля, растрескавшаяся под белым солнцем. Так называемые такыры.