Весёлый Пушкин, или Прошла любовь, явилась муза…

Имение Гончаровых, семьи Натальи Николаевны Пушкиной, было расположено в Калужской губернии. Здесь у Гончаровых находилась фабрика бумаги, которая в свое время славилась качеством продукции. Однажды Пушкин работал в кабинете Большого дома и, всецело поглощенный своей деятельностью, внезапно вскочил от резкого стука в соседней столовой. Насильно отвлеченный от интересной работы, он вбежал в столовую, сильно рассерженный. Виновником шума оказался маленький казачок, который рассыпал ножи, накрывая на стол. Вид взбешенного Пушкина так испугал мальчика, что он, спасаясь от него, юркнул под стол. Сцена так рассмешила Александра Сергеевича, что он громко расхохотался и, успокоенный, без особого ущерба для собственного вдохновения вернулся к работе. Бывший крепостной в старости вспоминал поэта: «Бывало, сидят они на балконе, в Красном, а мы детьми около бегаем. Черный такой был, конопатый, страшный из себя». В те дни среди дворовых сложилось предание, что Пушкин «ведался с нечистою силою», оттого и писал так хорошо, а писал «не чем иным, как когтем».

* * *

КНЯЗЬ (хозяин за ужином). А как вам кажется это вино?

ПУШКИН (запинаясь, но из вежливости). Ничего, кажется, вино порядочное.

КНЯЗЬ. А поверите ли, что тому шесть месяцев нельзя было и в рот его брать.

ПУШКИН (едва поморщившись, с готовностью). Поверю.

* * *

– А трудно написать поэму? – спросил у Пушкина граф Бобринский.

– Трудно. Но не очень, – ответил Пушкин. – Для этого нужно преодолеть всего лишь три трудности.

– Первая?

– Хорошо начать поэму.

– Вторая?

– Хорошо поэму продолжить.

– И третья?

– Хорошо поэму завершить!

* * *

Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и увлеченно читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване. На полу, около письменного стола, играли двое его детишек.

– Саша, скажи что-нибудь экспромтом, – обратился граф к Пушкину.

Пушкин мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:

– Детина полоумный лежит на диване.

– Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, – строго проговорил граф.

– Ничуть… Но вы, кажется, меня не поняли… Я сказал: дети на полу, умный на диване, – медленно повторил поэт.

* * *

Пушкин в обществе воздерживался от суждений о поэзии Владимира Григорьевича Бенедиктова или отделывался немногословными одобрительными замечаниями, но в узком кругу «нападал» на модного автора с ожесточением. Пушкина раздражала шумиха вокруг нового кумира публики, и он не мог не видеть черты претенциозной вульгарности и рассудочной безвкусицы в стихах Бенедиктова. Тем не менее и у этого поэта были восхищенные поклонницы, одна из которых как-то объяснилась ему в любви.

– За что вы меня любите? – с неподдельным удивлением спросил ее Бенедиктов. – Все считают меня ужасно некрасивым.

– А я полюбила вас не за внешнюю красоту, а за внутреннюю. За то, что вы – великий поэт.

– Ну, если я великий поэт, то вам до Гончаровой далеко, – вдруг выпалил Бенедиктов.

– Конечно, далеко. Но все-таки не так, как вам – до Пушкина, – тут же парировала еще недавняя поклонница.

* * *

Князь Вяземский, Василий Жуковский, Александр Тургенев, сенатор Петр Полетика собрались на очередное прослушивание рукописных сцен Пугачевского бунта в исполнении Пушкина. На таких встречах всегда много говорили, спорили, но в финале Пушкин говорил один. Его живость, гибкость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. В этот раз после обеда и кофе все удобно расположились слушать чтение, предупредив Тургенева: «Смотри, если ты заснешь, то не храпеть!». Александр Иванович, отнекиваясь, уверял, что «никогда не спит», что «предмет и автор бунта могут ручаться за его пристальное внимание», но не прошло и десяти минут, как раздался оглушительный храп. Все захохотали, он вздрогнул, открыл глаза и как ни в чем не бывало начал делать замечания по существу прочитанного. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжил чтение, Тургенев же после короткого выступления благополучно проспал до конца вечера.

* * *

Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с поэтом не могли: быстрая остроумная речь Пушкина со множеством аргументов не оставляла возможности оппонентам достойно и долго поддерживать риторику.

Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, обижался и замолкал, а Жуковский смеялся: «Ты, брат, Пушкин, чорт тебя знает, какой ты, ведь вот и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих в дураки и записываешь».

* * *

13 декабря 1836 года, когда один из почитателей М. И. Глинки дал завтрак по случаю шести успешных представлений оперы композитора «Жизнь за царя», присутствовавшие на нем поэты, и среди них Пушкин, организовали между собой поэтический турнир «буриме-шутки». Из четырех строк заданы были только две рифмы: Глинка – новинка.

Все поэты блестяще справились с задачей. М. Ю. Вильегорский, влиятельный царедворец и знаток музыки, произнес: