Весёлый роман

Он налил в рюмки Наталии Доминиковне и Вале сухого ру­мынского вина под названием «Мискет», а себе большую рюмку водки. Батя взял в руки бутылку, которая стояла против него, и налил нам в рюмки поменьше.

Ну, будем здоровы, — сказал Василий Степанович, зал­пом опрокинул рюмку и потянулся к закуске.

Я, стараясь не капать на скатерть, положил себе на тарелку салат из помидоров и огурцов со сметаной, выпил водку, поню­хал хлебную корочку — Валя, которая сидела за столом возле меня, посмотрела при этом так, словно я эту корочку засунул себе в ухо, — и принялся за салат.

— Что это вы икры не берете? — спросил у меня Василий Степанович.

Посреди стола стояла стеклянная баночка с зернистой икрой, опущенная в металлический сосуд со льдом.

— Я ее не ем, — ответил я.

— Почему? Знатоки утверждают, что это не только очень питательно, но и вкусно.

— Да… была со мной однажды история.

— Какая же история? Если не тайна?

Я им все-таки испортил обед. Как ни хмыкал батя, а я все-та­ки рассказал, что в детстве однажды меня отправили к бабке в село. Было мне тогда лет восемь или девять, и мне хотелось во что бы то ни стало доказать сельским мальчишкам, какие мы в городе необыкновенные.

«Это что, — сказал я, когда соседские ребята научили меня есть стебли молочая, предварительно растерев их в ладонях.— У нас в городе все икру едят — «Какую икру?» — «Обыкно­венную, из ставка».

— Ребята не поверили. И я им доказал. Когда они набрали в ставке лягушачьей икры, я взял в ладонь скользкий комок, на глазах у всех разжевал и проглотил.

Валя вдруг вскочила из-за стола, выбежала в двери и спу­стя минуту возвратилась с искаженным лицом.

— Так вот, — безжалостно продолжал я, — эта лягушачья икра по вкусу в самом деле очень похожа на зернистую.

Василий Степанович снова посмотрел на меня с любопыт­ством и вдруг как-то странно захохотал, не выдыхая, а втяги­вая в себя воздух:

— Так если они на вкус одинаковы, может, вообще отка­заться от зернистой, а перейти на лягушачью? С красной рыбой у нас теперь туговато.

Может быть, я ошибался, но мне казалось, что, чем меньше мне нравились Василий Степанович и его семья, тем больше нравился я ему. Он расспрашивал меня о заводе, отвечал своим странным смехом на каждую мою шутку, уговаривал приехать к нему на дачу еще в субботу и остаться на ночь, чтоб с утра половить рыбу.

После обеда Василий Степанович нас фотографировал. У не­го был «Киев» с таким приспособлением, что можно снимать самого себя. Нужно только навести аппарат, а потом побыстрее стать туда, куда ты его навел. Мы фотографировались вместе с Василием Степановичем, и каждый раз он ставил меня рядом с Валей.

— Отцы и дети, — говорил он. — Так можно и назвать эту фотографию: «Отцы и дети». Вы не сомневайтесь, карточки я вам пришлю.

Перед отъездом меня удивил батя.

— Нет, нет, не нужно машины, — решительно отказался он. — Хоть раз в жизни хочу попробовать, как это на мотоцик­ле получается. Поеду с Романом.

Василий Степанович долго его отговаривал, а затем вдруг сказал, что и сам бы с удовольствием прокатился за моей спи­ной. Затем первый заместитель, Наталия Доминиковна и Валя проводили нас за ворота, я с места рванул, батя с перепугу вце­пился мне в руки так, что мы чуть не влетели в кювет, но я вы­ровнял мотоцикл и газанул еще сильнее.

Мой красный конек ровно, гладко, без этой противной дро­жи, какая бывает, когда руль в руках любителя, пер по шоссе, а за моей спиной сидел батя, и бате нравилась эта скорость, и с непривычки, конечно, ему было страшновато. А я радовался, что чувствую батю за спиной, что он живой, что я живой и что жизнь такая хорошая и веселая штука.

Я кашлял.

Вера посматривала обеспокоенно. нашла какие-то таблетки, заставила меня проглотить сразу две штуки, а потом дала мне диванную подушку и нерешительно предложила:

— Ты прикрывай рот… когда кашляешь. Чтоб не так слышно было.

Я прижал подушку к лицу. Звук стал тише, он приобрел ка­кой-то странный оттенок, словно кашлял не человек, а собака.

— Ты не сердись, — сказала Вера. — Но понимаешь…

И она рассказала, что, когда забеременела, когда ещё сама не была уверена, и Виктору ничего не говорила, и к врачу еще не ходила, к ней вдруг обратилась соседка из второго подъезда.

— Ты ее встречал, — сказала Вера. — Я даже не знаю, как ее зовут. Ну у нее собака такая, как мрамор. Серая с белым и уши до земли.

— Спаниель, — сказал я. — Знаю.

«Поздравляю… — говорит. — Кого ждете — мальчика или девочку?»

Вера растерялась и стала допытываться, откуда ей известно. «Анна Ивановна говорила. Столярова».

Анну Ивановну я знал. Живет в нашем подъезде. На ше­стом. Усатая тетка, в зубах постоянно папироска. «Прибой». Mама говорит о ней: «Така баба, що їй чорт на махових вилах чо­боти подавав» 11 .

Вера пошла и Анне Ивановне. Сразу же.

«Как же, — сказала Анна Ивановна. — Прежде, как вы с ра­боты вернетесь, у меня по потолку каблучки сразу цок-цок. А теперь домашние туфли: шлеп-шлеп».

Ох, эти бетонные перекрытия.

Я еще плотнее прижал подушку к лицу.