Весёлый роман

— Замечательные! По ним считал пульс еще мой дед, а по­том мой отец и, будем надеяться, будет считать мой сын. Он уже в первом классе, — обратился врач к Николаю. — И, пони­маете, такой шустрый малый, чуть не оставил и себя и меня без этих часов. Позавчера положил я их на стол и только вышел на минутку из комнаты, а он уже тут как тут. На столе стоял чайничек. Только что залили кипяток — чай заваривали. Он — раз, и опустил часы вместе с цепочкой в этот чайничек. Мы с женой бросились доставать, а там, понимаете, кипяток, руками не возьмешь. Но обратите внимание — ни капельки воды не про­никло через крышки, хоть им, наверное, больше ста лет.

Николай не улыбнулся.

— Все-таки укол придется вам сделать, — сказал врач.— Вы приготовьте шприц, а я сам сделаю, — обратился он к Лене.

— Ты выйди, — сказал мне Николай. — Это скоро.

Я вышел в сад, где на узкой дорожке толстая женщина с но­гами, как чугунные тумбы, играла в бадминтон с мальчиком, вероятно, ее сыном, пареньком лет двенадцати. Белый воланчик со свистом летел от матери к сыну, и при каждом ударе стру­ны ракеток отзывались глухим раскатом. Эта толстая тетя здорово наловчилась бить по воланчику — она попадала и снизу, и сверху, и открытой, и закрытой ракеткой, и каждый раз он ле­тел вдоль узкой аллеи точно туда, куда она его направляла.

Я следил, за игрой и чувствовал, как лицо мне стягивает такая странная судорога, ну, что-то вроде гусиной кожи на лице.

Вышел врач.

— У него очень здоровое сердце, — сказал он с какой-тo неприязнью ко мне. — Это может долго тянуться.

— Сколько?

— Не знаю. Неделю. Две. Месяц. И с каждым днем это бу­дет все мучительней. Помочь тут ничем, нельзя… О черт! Если бы я не был врачом, — сказал он с яростью, — я бы сам дал ему морфий! Чтоб это скорей кончилось. Чтоб он так не мучился. Я не могу этого видеть! — закричал он на меня. — Я не могу этого видеть!..

И, не разбирая дороги, цепляясь за кусты, тяжело ступая, он зашагал к калитке.

Я вспомнил клятву Гиппократа, которую мне когда-то про­чел мой брат Федя. Что-то там было такое в этой клятве о том, что «я не дам никому просимого у меня смертельного сред­ства и не покажу пути для подобного замысла». Это осталось до сих пор, потому что люди всегда надеются на чудо, они не хотят примириться со смертью. Врач не может дать больному яд. Как бы больной ни мучился. А вдруг он вопреки медицине выздоровеет.

Я вернулся в комнату. Николаю после укола, по-видимому, снова стало легче.

— Присаживайся поближе, — предложил он, — побол­таем.

Он заговорил о теории игр.

— Помнишь, я когда-то рассказывал тебе о Джоне фон Неймане? Математики до сих пор не могут успокоиться, что он умер так рано. В пятьдесят седьмом ему было пятьдесят четы­ре года…

Я молчал.

— Джон фон Нейман — создатель новой области матема­тики с безобидным названием «теория игр». Математическое описание и решение конфликтных ситуаций. Любых. Всех. Эта теория рассматривает вопросы оптимального поведения людей при наличии противодействующего противника. И главное в те­ории игр — стратегия. Ходы, которые применяет игрок для достижения каких-то результатов… Ты это понимаешь?

— Понимаю,— сказал я не очень уверенно.

— Так вот, есть в теории игр такая математическая форму­ла… Если ее изложить словами, это будет выглядеть примерно так: «В случае, если все стратегии ведут к проигрышу, минимальный проигрыш будет эквивалентен максимальному выигры­шу». Вот так-то.

Это мне было понятно. В его игре все стратегии вели к про­игрышу. Смерть, очевидно, всегда проигрыш. Но что считать максимальным выигрышем? Самую долгую жизнь? Как же те, кто умирает в бою? Кто умирает на посту? За правое дело? Как это пелось в какой-то арии?.. «Что наша жизнь? — Игра!» Вот тебе и математическая теория игр…

— Знаешь что, — сказал Николай. — Только не говори «нет»… Возьми Лену, и пойдите на пляж. До обеда. Ничего со мной не случится. Со мной соседка посидит. Тут есть такая тол­стуха… Она все похудеть мечтает. Я на нее положительно дей­ствую в этом смысле. Позови Лену.

Лена стояла в саду над керогазом. От нее пахло керосином и пригоревшей манной кашей. Она плакала.

— Я не могу его наладить, — говорила она. — Он горит с одной стороны. Больше всего я устаю от этого.

— Пусти, — сказал я грубо. Мне ее было так жалко, что хо­телось плакать и гладить ее по голове. — Это чепуха. Сейчас он заработает как зверь. — Я погасил керогаз и, пачкая пальцы черным керосином, стал подтягивать кончиком ножа фитиль. — Николай хочет, чтоб мы пошли на пляж. Он говорит, что с ним посидит соседка.

— Я не хочу на пляж, — сказала Лена. — Может, просто по­сидим в саду, а ему скажем, что были на пляже. Или ты сам пойди. — И в ответ на мой удивленный взгляд она добавила: — Тут столько людей на пляже… И потом я боюсь, что купальник будет на меня… ну, слишком свободен.

— Как хочешь. Но Николай просил.

Я снова разжег этот вонючий керогаз. Он горел ровно, без копоти.

— Так просто, — сказала Лена. — Хорошо, пойдем.