Весёлый роман

Я рассчитывал, что в Киев мы вернемся еще засветло, но мы не доехали до Броваров, а уже стало совсем темно. Я зажег фару, тополя по обе стороны дороги, словно подрезанные све­товым лучом, резко наклонялись и падали навстречу, шоссе под колесами шуршало и постреливало щебнем. Впереди над ле­сом взошла луна. Встречные машины и мотоциклы, пригасив дальний свет, проносились мимо с тем особым звуком, который слагается из моих восьмидесяти километров в час и встречных восьмидесяти километров.

И вдруг я невольно стал тормозить: навстречу нам в луче нашей фары неслись призраки; они плавно взмахивали, руками и мчались над шоссе, могучие и невесомые.

— Что это? — испугалась Лена.

Я остановил мотоцикл поближе к обочине. Я не знал, что это.

Призраки подлетели ближе, и я увидел, что это люди, ко­торые, взмахивая руками, непонятным образом летят, почти не касаясь шоссе.

Но на одном из них я рассмотрел роликовые коньки, затем увидел, как другой уцепился за багажник проезжавшего мото­цикла, и понял, в чем дело. Это была тренировка лыжников. Их разгоняли по шоссе мотоциклы, а затем они летели по инерции.

— Тренировка лыжников, — сказал я Лене. — Видишь, они на роликах.

— Как привидения, — выдохнула Лена и прижалась ко мне так, словно хотела во мне скрыться, как в тот вечер в саду перед домом, где умирал Николай.

Это все совсем не просто. Ей всего три года. Ей еще нет трех. Но я совершенно не понимаю, о чем она думает. И мне очень неловко, когда Лена говорит ей: «Это твой папа», — что­бы приучить ребенка к тому, что я отец. Она меня уже назы­вает «дядя папа».

А Ленины родители, глядя на это, не нарадуются. Я вижу, как они переглядываются, растроганно и счастливо улыбаясь. Меня никогда еще так, наверное, не любили и так за мной не ухаживали, как здесь. У них дома не курят, а я курю. Так по всей квартире понаставили пепельниц. Я утром даже в ванной увидел пепельницу: может, мне придет в голову закурить, ле­жа в ванне.

Квартира у них большая — четыре комнаты — две из них, самые лучшие, выделили нам с Леной, но при этом теща Анаста­сия Львовна с самого начала настояла, чтоб одна из этих ком­нат — она выходит окнами в парк — была моим кабинетом. Когда я устраиваюсь в этом своем кабинете на тахте даже с на­шей многотиражкой «Завод заводов», все в квартире затихают, тесть Анатолий Петрович выключает телевизор, Анастасия Львовна уводит к себе нашу Маринку.

Во время обеда теща следит за моим лицом — вдруг мне что-нибудь не понравится, и приходится хвалить даже фасоль, которую дома я никогда не ел: и батя и я не любим фасоли.

Анатолий Петрович разговаривает со мной об истории, фи­лософии, литературе. Когда приходят гости — профессора, чле­ны-корреспонденты, академики, имена которых можно найти в списках редколлегий многих научных журналов, — они очень внимательно выслушивают мои высказывания. Если бы кто-ни­будь из них попробовал поговорить о металлообрабатывающих станках, в которых они понимают, наверное, столько, сколько я в летописях и хрониках, я бы не относился так мирно к их рас­суждениям.

Собственно говоря, пока у Анатолия Петровича и Анастасии Львовны есть только два пункта для огорчений. Первый из них — мотоцикл. Анатолий Петрович сразу же заявил, что купит для нас с Леной машину. Но я должен раз и навсегда отказаться от мотоцикла, потому что они с женой уже пожилые люди и мысль о том, что я где-то лежу с разбитым черепом, не будет девать им покоя.

Ну что можно было на это сказать? Я ответил, что мне не­много осталось, чтоб дотянуть до мастера спорта, что по ста­тистике мастера спорта — мотоциклисты разбиваются так же редко, как академики лишаются своих ученых званий, что я буду ездить осторожно и, главное, что машина нам с Леной совер­шенно не нужна.

Анатолий Петрович расстроился, но вида не подал и сказал, что не считает это последним словом.

— Стремясь избавиться от реальной опасности, — заметил Анатолий Петрович, — люди часто объявляют ее просто несу­ществующей. Это относится не только к мотоциклу. Поэтому я позволю себе еще возвратиться к этой теме.

А о втором огорчении никто не говорит, никто и вида не по­дает, что это очень серьезно. Это отношение моей мамы, да и бати к Лене и ее родителям.

Свадьбы у нас никакой не было, но после того, как мы с Ле­ной оформили все это дело в загсе, я попросил, чтоб мама и батя приехали с нами пообедать. За весь вечер мать рта не от­крыла и только поглядывала на все вокруг с таким откровен­ным неодобрением, что все почувствовали себя словно в чем-то виноватыми.