Весёлый роман

Ничего этого не заметил, по-моему, только Дмитрий Влади­мирович Загорский — седой дяденька с носом картошкой, про­фессор, специалист по западной литературе, который совер­шенно случайно попал на этот наш обед. Он зашел к Анатолию Петровичу по какому-то делу, услышав стук тарелок, рассеянно сказал, что охотно останется пообедать, так как не успел сего­дня толком и позавтракать, и, разговаривая, обращался главным образом к бате, которого он, по-моему, принял за историка или археолога. Одет он был в замшевую куртку, которая больше подошла бы мотоциклисту, чем профессору, машинально, не замечая ни вкуса, ни крепости, пил все, что ему наливали, и со­средоточенно, закругленными фразами опытного лектора гово­рил, глядя на батю:

— По-моему, одна из наибольших трудностей популяриза­ции отечественной литературы состоит в разрыве, который воз­ник из-за того, что русский язык со временем очень переме­нился. Как пример можно взять творчество Александра Ради­щева. Несомненно, Радищев с его «Путешествием из Петербур­га в Москву» — один из самых значительных писателей своего времени и, наверное, один из величайших, один из самых инте­ресных русских писателей.

— За ваше здоровье, — сказал Анатолий Петрович. — Будем здоровы, — ответил Дмитрий Владимирович, от­хлебнул водку из своей рюмки и, не закусывая, продолжал: — Нельзя сказать, что им сейчас не занимаются. «Путешествие из Петербурга в Москву» и оду «Вольность» учат в школе. Все юбилеи Радищева торжественно отмечаются статьями даже в областных и районных газетах. И все-таки он принадлежит к числу писателей, которых, по выражению Лессинга, больше почитают, чем читают, — идеи его никак не связывают с нашим временем, с нашими проблемами.

«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями челове­чества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружаю­щие его предметы». Слова эти в нашем сознании никак не свя­зываются с ощущениями, какие свойственны нынешним людям.

— Как вы сказали о бедствиях? — переспросил батя.

— «…бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы», — повторил Дмитрий Владимирович. — А кто был современником Радищева в иностранной литературе? Ну начнем хотя бы с Гёте, который родился в тысяча семьсот сорок девя­том году, как и Радищев. Правда, он прожил на тридцать лет больше, чем Радищев, он умер в тысяча восемьсот тридцать втором году. Гёте в переводах не кажется современным читате­лем чуждым или далеким. Пьесы Шиллера ставят до сих пор, и в лучших театрах они очень связываются с нынешней жизнью, с нынешними проблемами. То же самое можно сказать и о Лессинге, и о других писателях. В конце концов, если бы даже современник Радищева и Гёте — Клопшток, из которого взят этот знаменитый эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву», был переведен нынче на русский язык, может быть, и он не по­казался нам таким смешным, как кажутся смешными и причуд­ливыми эти слова: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»…  Вольтер во Франции, Руссо, «Исповедь» которого и се­годня воспринимается как удивительный пример откровенности, беспредельного желания человека разобраться в самом себе, сделать то, к чему призывал Радищев словами «Обратил взоры мои во внутренность мою», Дидро и остальные энциклопеди­сты — ведь это все современники Радищева… А в Англии — Смоллет, Шеридан, Берне, Вальтер Скотт — родился Вальтер Скотт в тысяча семьсот семьдесят первом году, а умер в тыся­ча восемьсот тридцать первом, но жили они в одно время, — а Вальтера Скотта и сейчас читают, и издают, и покупают не по­тому, что его учат в школе.

Дмитрий Владимирович машинально посолил котлету, отде­лил вилкой кусок, пожевал, снова посолил оставшееся на тарел­ке и продолжал:

— Вероятно, дело состоит в том, что при переводах с ино­странных языков этих писателей современные переводчики пользуются языком сегодняшним и таким образом делают эти произведения близкими современному читателю. И может быть, если бы кто-нибудь взял на себя труд просто перевести на современный язык радищевское «Путешествие из Петербур­га в Москву», оно бы воспринималось читателями, особенно мо­лодыми, совсем иначе. Ведь мы переводим на русский язык «Слово о полку Игореве». Правда, при этом мы рядом даем, как правило, и текст оригинала. Может быть, такое издание нужно осуществить и в отношении Радищева?.. — обратился Дмитрий Владимирович к бате.

— Насчет того, чтоб заглянуть в самого себя, это правиль­но,— сказал батя. — И что не прямо смотрит молодежь…

Батя стал длинно рассуждать о том, что молодежи нужно побольше серьезности и, как вдруг учено выразился батя, «фа­натичной преданности делу».

— Преданности — да, — блеснул очками Анатолий Петро­вич.— Но не фанатичной. Был такой философ Юнг, который писал, и, по-моему, справедливо, что фанатизм это сверхкомпенсированное сомнение.

— Что значит «сверхкомпенсированное»? — спросила Лена.