Весёлый роман

Есть и еще одна причина штурмовщины — наша сдельная оплата. Казалось бы, разумно. «Як дбаєш, так і маєш» 16 . Боль­ше сделал, больше и получай. А фактически глупо. При сдель­ной оплате всегда есть работа выгодная и невыгодная. Каж­дый хочет получить выгодную. При аврале получается много выгодной работы, потому что можно перевыполнить нор­мы при низком качестве, в такое время это легко сходит с рук.

А вот Григорий Михеевич Бойченко норм не перевыполняет даже при авралах, хотя второго такого токаря нет на заво­де. Он все делает с высшим качеством. Поэтому отстает от халтурщиков и теряет заработок. Над ним же еще и сме­ются.

Нужна твердая ставка: сделай столько-то. Больше не нуж­но. Меньше сам не сделаешь, заработок потеряешь. Но сделай все самого высокого качества и получай свою зарплату. Тогда мы покончим со всей этой штурмовщиной, и начальник ОТК то­варищ Малимон со всем своим отделом будет на заводе лик­видирован. Я показал карикатуру, в которой Андрей Ливень не очень вежливо изобразил, как именно будет ликвидирован то­варищ Малимон.

Что тут поднялось! Первым после меня выступил Малимон. Это он говорил «демагогия, нужно дать по зубам, забывается, критиканство, антигосударственный выпад» и все остальное. Я не успевал записывать. Батя сидел в президиуме и смотрел в стол. Он не сказал ни слова.

А наш генеральный директор Пашко в своем заключитель­ном слове заметил, что даже такие горячие головы, как моло­дой товарищ Пузо, полезны для завода. Они, так сказать, не дают самоуспокоиться, если даже их преувеличения, вызванные неосведомленностью, чернят достижения коллектива. К тому же решать вопрос о сдельной оплате пока не входит в компе­тенцию руководства завода и даже министерства.

Никто не поддержал моего выступления. Ни один человек. А ведь на заводе многие говорили между собой о том, что я сказал с трибуны. Только без карикатур. Но разве дело в кари­катурах? Дело в сути.

На следующий день в цех пришла целая комиссия во главе с председателем нашего завкома Павлом Афанасьевичем Мокиенко с его щадящей походкой и магнитным браслетом.

— Где тут у тебя «черная касса»? — спросил у меня Па­вел Афанасьевич, утирая сразу посеревшим платком свою лы­сину.

— Нет у меня никакой «черной кассы», — сказал я тупо. Была у меня касса. Я собирал в цехе двойные профсоюзные взносы. За одни я лепил марки в профсоюзный билет, а за дру­гие мы покупали подарки тем, кто уходит на пенсию, или моло­доженам, или помогали больным. Так мы договорились, и ни­кто не отказывался до сих пор от этих вторых взносов.

— Бросьте притворяться! — вмешалась тетка из отдела кад­ров. — Вы еще молодой человек. Если вы не будете разговари­вать с нами искренне, мы передадим дело следственным орга­нам. Это уголовщина. Где ваша отчетность?

Вот с отчетностью у меня дело обстояло плохо. Вначале я делал записи, на что и сколько истратил, а потом перестал. Не думал я, что кому-нибудь придет в голову, будто такие день­ги можно взять себе.

В общем, я показал свои записи, потом писал объяснения, а к этим объяснениям я не мог приложить ни одного товарно­го чека — я и не знал, что их полагается брать. Мне пришлось ходить за письменными объяснениями к пенсионерам и моло­доженам, потом было профсоюзное собрание, на котором толь­ко я узнал, каким вредным делом занимался, отсутствие оправ­дательных документов бросало пятно на меня и на весь цех, дело следовало передать в суд, но можно было ограничиться строгим выговором, следовало избрать другого, более зрело­го председателя цехкома, а оставшиеся деньги засчитать как очередные взносы членов профсоюза.

После собрания я сразу же подал заявление об уходе с за­вода. По собственному желанию. Мне не пришлось даже ожи­дать положенных двух недель. Я получил полный расчет на следующий день.

Интересные разговоры можно услышать в нашем баре. За модерным столиком в виде пивной бочки сидели двое. По­жилые. С помятыми лицами людей, подолгу бывавших под от­крытым небом — от глаз по вискам частыми лучами тянутся морщины. В частых морщинах и загорелые шеи.

— Я его не боюсь, — говорил один, опрокидывая в себя полстакана водки и запивая ее пивом из кружки. — Я ему так и скажу. А чего мне бояться? — Он хлопнул своего собеседни­ка по плечу неуверенной рукой. — Мы с тобой уже сделали все, что полагается. Отвоевали — дай бог всякому. Есть ранения. Имеются ордена, медали. Бабы? Были у нас бабы. На троих хватит. Дети есть. Воспитали. В институтах учатся. Водки выпи­ли — за десятерых. Теперь только с краев подгребаем. Чего нам бояться?..

А за другим столиком под стеной, облицованной плитами из прессованных древесных опилок, человек помоложе в синей спецовке — электрик? — жаловался двум мрачным, молчали­вым дружкам:

— Всю жизнь мечтал о мотоцикле. С коляской. Коляски были. Три штуки. А мотоцикла так и не дождался.