Весна

Итак, я поселилось в квартире следователя Соснова. Какое-то время я лежало в ящике его письменного стола среди редких фотокарточек воров и убийц. Вечерами Соснов иногда вынимал меня и рассматривал с тщеславной улыбкой. Я напоминало ему о его победе над Соленым. «Это зеркальце принадлежало одному из самых опасных преступников», — в который раз говорил он семье. Вечерами он снимал свой серый жестокий пиджак, надевал вязаную кофту и позволял себе погрузиться в приятный туман неглубокой сенильности. Он садился в кресло под уютной оранжевой лампой, лохматый Каштан сворачивался клубочком у его ног, дети — Володя и Катя — устраивались на диване поближе к отцу, высокая, полная Маргарита Михална приносила плетеную корзиночку с вязанием, и тогда Степан Тихонович (так звали Соснова) начинал тихим неторопливым голосом очередной захватывающий рассказ о борьбе с преступниками из своей богатой событиями жизни. Дети часто просили отца принести «то зеркальце». Он приносил, показывал. Я отражало эти мирные вечера, раскрасневшиеся лица детей. Володе было шестнадцать лет, а Кате двенадцать. Я очень нравилось им, однако по разным причинам. Володе я нравилось как предмет, коего касались окровавленные руки легендарного преступника, а Катеньке я нравилось само по себе. Чистенький, послушный отличник Володя Соснов давно уже решил в глубине души стать уголовником. Это и неудивительно. Степан Тихонович, всю свою жизнь отдавший беспощадной борьбе с выходцами из преступного мира, незаметно для себя установил в собственной семье культ этих существ. В глубине души он презирал честных граждан, не запятнавших себя преступлением закона. Что касается Катеньки, то она через какое-то время выпросила меня у отца. Степан Тихонович отдал меня дочери без сожалений, так как история Соленого быстро покрылась пылью. Ее заслонили другие, не менее интересные случаи. Катенька сразу потащила меня в школу показывать подружкам. «Это зеркальце знаменитого опасного преступника», — сказала она. Я переходило из рук в руки. Вдруг одна девочка удивленно вскрикнула. Я отразило ее лицо со светло-зелеными глазами. «Это же мое зеркальце! — воскликнула она. — Мое любимое зеркальце, которое я уронила в море пять лет тому назад». Да, это была Верочка Зеггерс. Она повернула меня и показала девочкам нацарапанные на моей оборотной стороне буквы В.З. Все были поражены. Возникла непонятная ситуация. Верочка говорила, что зеркальце ее, и просила вернуть меня ей, а Катенька говорила, что это зеркальце опасного преступника и не хотела отдавать меня. Вошел учитель физики Илья Игоревич Зверев. Школьницы обратились к нему с просьбой решить спор. Они уважали Илью Игоревича и считали, что он слегка догадывается об истине. Зверев внимательно выслушал девочек. Рассмотрел меня, потрогал ногтем роковую звездочку над Спасской башней. Отразил во мне свое большое белое лицо с маленьким пятнышком от соляной кислоты на щеке. На нем были очки в тонкой золотой оправе.

— Давайте применим соломоновский метод, — сказал Илья Игоревич.

Девочки спросили, кто такой Соломонов.

— Профессор Соломонов был моим учителем, — ответил Зверев с тонкой улыбкой. — Это был мудрый человек. Я часто вспоминаю его.

— А в чем заключается его метод? — спросили дети.

— Метод очень простой, — сказал Илья Игоревич. — Давайте разломим это зеркальце на две половинки. И разделим поровну между Верой и Катей. Вы согласны?

— Хорошо, — сказала рассерженная Катя. — Уж лучше разбить его, чем отдать ей! Этой мерзости.

— Нет, ни за что! — запротестовала Вера. — Ни в коем случае нельзя его разбивать или разламывать. Пускай тогда оставит у себя.

Исходя из этих ответов, Зверев отдал меня Вере. Он думал, что она больше любит меня, чем Катя. Может быть, так оно и было, но ответ Веры был продиктован другими соображениями. Она знала, что разбитое зеркало означает смерть.

Так, после долгой разлуки, я вернулось к Верочке Зеггерс. Это было радостное событие. Я любило Верочку. Она была моей первой хозяйкой. Я любило ее скромных интеллигентных родителей Инну Ильиничну и Бориса Генриховича. Борис Генрихович был музыкантом. Он очень удивился, увидев меня снова. «Невероятно, — прошептал он. — Ты же уронила его в море». «Да, я и сама не понимаю, как это могло случиться». Зеггерс даже побледнел. Понятие судьбы было чуждо ему. Он думал, что все происходящее зарождается исключительно в настоящем. Он любил говорить о Боге. «Бога невозможно представить себе, — говаривал он. — Однако представления о Нем необходимы. Вообразите себе поезд, идущий сквозь густой лес. Тень от деревьев ложится на крыши вагонов. Только в одном месте лес расступается, и краткий участок дороги — соответствующий примерно длине одного вагона — освещен золотым светом заходящего солнца. Над железной дорогой возвышается пешеходный мост. По мосту идет человек с маленьким ребенком. Краткое мгновение ребенок наблюдает поезд, проходящий внизу. Затем говорит отцу: „Папа, смотри — все вагоны серые, а один — золотой“. Этот золотой вагон и есть Бог».