Весна

Постепенно эта военная мрачность сделалась мрачностью крестьянской, она насытилась аграрным космизмом и упорством земледельцев, постоянно и покорно размышляющих о смерти, но окончательный свой вкус эта мрачность приобрела благодаря жестокостям турецкого владычества — турки подарили болгарам то, что они умели дарить: глубинный надлом, глубинную слабость, негасимый черный цвет поражения, женское ощущение изнасилованности. От этого изнасилования (как полагал Борис Стойчев) и родился веселый малыш — габровский юмор.

Впрочем, Стойчев считал этот юмор совершенно лишенным веселья, никакое тайное знание не освещало габровских шуток, этот юмор был лишен и злорадства и всепрощения и чувства секретного превосходства, то есть чувств, которые украшают юмор других униженных и оскорбленных народов — например, чехов или европейских евреев. Стойчев так лелеял в себе свою нелюбовь к Габрово, что не видел в габровском юморе даже очевидных достоинств, ему присущих — невозмутимости, прочности, южной витальности. Все это казалось ему отравленным. Но Стойчев оставался уроженцем и обитателем Болгарии, частью своего народа, и он не располагал для создания своего «Нового Болгарского Юмора» никакими другими материалами кроме этих отравленных субстанций. Ему пришлось подвергнуть эти субстанции «алхимической трансформации», чтобы очистить их состав.

Борис Стойчев сделал то, что хотел — он оказался гением смеха, он создал Новый Болгарский Юмор. Он работал на этом поприще страстно и без устали. Постоянно выступал на сцене во всех театрах страны с бесконечными скетчами, каждый из которых взрывал переполненные залы хохотом. Билеты на его выступления стоили на вес золота, люди охотились за ними, как за ангелами. Он снимал комические фильмы, вел юмористическую программу на болгарском телевидении, рисовал карикатуры. Вскоре он стал самым популярным человеком в своей стране, стал болгарской «звездой номер один» — все в Болгарии знали его, обожали его, гордились им и покатывались от смеха при одном лишь упоминании его имени. Итак, он одержал победу над Габрово и покорил Болгарию. Но были в его сверкающей победе темные пятна, которые возрождали скорбь в его и без того скорбной душе (меланхолия — болезнь многих профессиональных юмористов).

Во-первых, Новый Болгарский Юмор (НБЮ), созданный гением Стойчева, оставался его личным достоянием — никто не решался вслед за ним шутить в этом духе, более того, если другие актеры или скетчисты повторяли эти шутки на публике, не упомянув при этом, что это «шутка Стойчева», то эти шутки не вызывали смеха. Магический эффект «Нового Болгарского Юмора» вырастал из магических свойств самого Стойчева. Этот эффект был оборотной стороной того загадочного отталкивающего впечатления, которое Стойчев неизменно производил на тех, кто еще не слышал его шуток. Поэтому Стойчев мучился, понимая, что стоит ему умереть, и великолепное цветущее дерево Нового Болгарского Юмора покажется всем просто сухой палкой, воткнутой в землю. Он не знал, как решить эту проблему, как освободить Новый Болгарский Юмор от самого себя.

Второе, что мучило амбициозного юмориста: слава его хоть и была абсолютной, но ограничивалась пределами Болгарии. Иностранцы не смеялись на его выступлениях, а всего лишь вежливо улыбались. Его не приглашали иностранные театры, он не снимался в иностранных фильмах. Все это порой приводило его в отчаянье.

Иногда ему казалось, что он задыхается в Болгарии, как король страны, которую подвергли блокаде.

Но, как всегда в болгарской истории, на помощь пришла Россия. Как некогда белый генерал Скобелев ворвался в Болгарию на белом коне, так вдруг появился в жизни Стойчева один российский режиссер.

Они познакомились на одном из кинофестивалей в Болгарии, выпивали вместе, вроде бы подружились.

Россиянин просмотрел несколько стойчевских комедийных фильмов, просмотрел записи театральных выступлений и телепередач — Стойчев сам показал ему, но пожалел об этом: россиянин смотрел внимательно, но ни разу не засмеялся. Ни одной усмешки не блеснуло на русском лице. Новый Болгарский Юмор по-прежнему оставался недоступным для иностранцев, даже для русских, от которых болгары (во всяком случае, когда-то) привыкли ожидать помощи и спасения.

После просмотра русский холодно попрощался и ушел. Но на следующее утро Стойчев встретил этого русского в ресторане. Тот выглядел так, как будто провел ночь в гигантской оргии, хотя на деле оргия ему выпала, надо полагать, скромная и рутинная. Россиянин сел за столик Стойчева. Его северное оплывшее лицо казалось значительным.