Весна

А тогда она, пожалуй, просто вспоминала, как любила маленькой бывать одной в этой комнате. Пока мама и Мила пили чай, смотрели телевизор или играли в карты. Аня тоже играла, её рыжеволосая кукла с ямочками на щеках дружила и подолгу беседовала с такими же круглощекими, покрытыми патиной пузатыми голыми мальчишками. Амуры были здесь всегда, как только Мила разменяла с первым мужем его пятикомнатную квартиру, прабабушкины часы, вместе с прадедовыми овальным столом и зеркалом, перебрались сюда, очистив для деда новые пространства для клеток с новыми пернатыми. Потом тут появилось множество других вещей, переводы и постоянные подарки мужчин позволяли Миле, в отличие от своей сестры, не только выживать, но и покупать антиквариат, изданные за границей книги и дорогую одежду. Новые детали обстановки, которые приходили в эту комнату, только больше очерчивали её дух. Взрослея, Аня бывала у Милы чаще. Сидела и слушала, как в её устах звучат непонятные, но завораживающие своим ритмом слова Камоэнса или Рильке. Сидела одна при свете лампы, сделанной под ампир, читая, либо отдаваясь своим мыслям, пока Мила работала или говорила по телефону.

“Мила, умница, прелесть”, – шептала Аня, обнаружив, что постель, оставленная в комоде, до сих пор сохранила слабый запах лаванды. Она постлала её, накрыла лежавшим полкой ниже покрывалом взамен старого, которое выбросила к дверям второй комнаты.

Он изменил позу, склонился чуть вперёд, локтями опираясь на колени, свесив обессиленные кисти. Которые воскресли под легкие звуки её шагов. Он мягко выставил пальцы, – уже не в силах смирять себя – и, задержав дыхание, сжал её колено, которым она нарочно толкнула его ладонь. Он не сидел в кресле это время, нет, Анина сумка, что он притащил, была распакована, сладости и фрукты лежали в вазочках, два бокала, посвежевшие от воды, вместе с ними стояли на медном подносе, Аня была довольна. Вино было открыто, он сам нашёл то, что было нужно, сделал всё тихо, ведь Аня не слышала ни одного звука, даже плеска воды. Или плеск воды казался ей шумом моря.

– Я хочу сварить глинтвейн. – Зачем было говорить? Позавчера, когда после Битцы они гуляли почти всю ночь, – Аня опять не смогла остаться у него и слышать враждебный говор цветов, и они опять ушли, только вместе с Джеком – позавчера много раз договорились, что будут готовить глинтвейн, повторяли это и сегодня, покупая, что нужно, на рынке. К тому же на плите стоял ковш из латуни – как он догадался, что Аня и Мила всегда творили глинтвейн именно в нём? Ах, да, она же успела рассказать ему позавчера, в точности описала ручку ковша, второй такой вещи у Милы не было, она не любила повторяющих друг друга предметов.

Почему тогда он не перелил вина? Но, словно угадав её мысли, он поднялся и легко опрокинул вино в ковш, оставив в ней лёгкое сожаление от того, что перестал ласкать её колени и бедра через плотный, чуть колющий покров платья. Аня зажгла газ, он поставил ковш на огонь и стал рядом с ней возле плиты. Аня не любила готовить вместе с кем-то, – честно говоря, даже вместе с Милой – особенно кофе или глинтвейн. Терпеть не могла советов рядом стоящих наблюдателей. Но с ним было лёгко. Он ждал – и Аня могла ждать и не дёргаться из-за мелочей, как это бывало всегда. Он знал точно, когда и сколько нужно добавить гвоздики, Анины колебания были неуместны. Временами он почти погружался лицом в её волосы. Она с изумлением поняла, что он… нюхает их. Это было страшно смешно.

– Тебе нравиться, как пахнет шампунь?

– Мне нравиться запах твоих волос.

Аня, отвернувшись, украдкой исследовала свою прядь. Волосы пахли шампунем, больше ничем. Но он определенно находил в них какой-то ещё аромат. Это смешило Аню.

Больше они не произносили слов, и это было как-то естественно. Усилий и объяснений не требовалось, что для Ани было непривычно.

Глинтвейн был готов. Ане достаточно было поднять глаза, чтобы он достал с вершины буфета кувшин и подсвечник, оба черной, грубой керамики Грузии.

– Отнеси поднос, – сказала она и улыбнулась. Он улыбался в ответ, очень мягко, почти не заметно, но сильней, чем обычно. Он смотрел на неё с обожанием. Аня не могла это больше выносить. Не могла больше ждать.

Он вышел. На мгновение Аня вспомнила страхи, вспомнила, что так отталкивало её в нём. Страхи больше ничего не значили. Он никогда не был холодным и мрачным. Никогда не был чужим для Ани. Колени и бедра, волосы, грудь Ани принадлежали ему. И Аня хотела, чтобы он скорее обладал тем, что ему принадлежало.

Он поставил столик прямо перед кроватью. Но овал стола и овал зеркала по-прежнему отражали и повторяли друг друга. Она поискала место для толстой, витой свечи, уже водружённой в подсвечник. Какое-то время он искал вместе с ней. Потом указал ей на высокую подставку для цветов – маленький круг на длинной ножке. Она удивилась. Но он взял и переставил прямо под зеркало. Немного задержался. Слегка подвинул. Сперва это не показалось Ане правильным. Потом понравилось. Ей захотелось увидеть, будет ли свеча отражаться в зеркале, если смотреть с кровати.