Весна

Болезненная дрожь прошла по телу Арно, у него было такое чувство, будто он очнулся после кошмара; чтобы скорее прийти в себя, он резко оттолкнул Куслапа. Но это было лишнее – Куслап и так мигом очутился в углу и прижался спиной к стене, словно хотел весь в нее уйти.

И спальню вошел Имелик. Очень довольный самим собой и всей вселенной и, находя, что всюду и всегда в этом мире дела обстоят превосходно, он тихо улыбнулся и медленно направился в глубь комнаты.

«Сейчас Куслап пожалуется ему и он возьмется за меня», – было первой мыслью Арно.

Но Куслап и не думал жаловаться. Он притаился в углу неподвижно, как еж, и не издавал ни звука. Нет, Куслап и не думал ни на кого жаловаться. Ведь это было в порядке вещей: каждый, кому не лень, обижал его; он был сын бобыля и лишь случайно попал сюда, в среду детей зажиточных хуторян. Каких прав мог он здесь для себя требовать? Для него уже и то было счастьем, если его мучили чуть поменьше.

– А, Тали, и ты здесь сказал Имелик, протягмвая Арно руку в знак приветствия. Но Арно в эту минуту был так поглощен перелистыванием своего задачника, что не обратил на жест Имелика никакого внимания, а тот нашел, что и это в порядке вещей: как Арно мог видеть его протянутую руку, если он, Имелик, не сказал ему «здравствуй».

– Хочешь конфетку? – спросил он, шаря у себя по карманам. – Мы с батраком в лавку ходили, конфет наелись, мед пили. На, бери! С этими словами он бросил Арно на кровать несколько конфет, потом повернулся к Куслапу.

– Ну, Тиукс, ты чего это в угол забился. Тоотса же здесь нет, никто в тебя артиллерийским огнем шпарить не станет. Вылезай-ка лучше конфеты лопать. Гляди!

Имелик вытащил из кармана конфеты и держал их на ладони, протягивая Куслапу.

– Вылезай, вылезай, приятель, ты ведь не еж. Это только ежи днем в угол заползают, а по ночам бродят; а ты ученик Паунвереского приходского училища. Или, может, вы с Тали поссорились? У тебя опять такое злое лицо… У обоих у вас потешные лица… Небось повздорили, а? Ну, прямо скажем, отчаянные забияки собрались. Да бросьте вы, а то Тоотс, как узнает, обидится, что вы у него хлеб отбиваете, для него ведь ссоры и драки – прямо хлеб насущный. Этот парень, видно, и утром и вечером только и молится – ежели вообще он, бес этакий, умеет молиться: «Милый боженька, сделай так, чтобы опять случилась какая-нибудь славная драчка, кулаки чешутся, мочи нет терпеть». Так как же вы? Поссорились? Ну, поссорились – так поссорились, а теперь идите мириться, вместе конфеты есть будем. А? Вы же не петухи какие-нибудь, чтобы так долго злобу таить. Жаль – Тоотса здесь нет, я бы попросил у него индейскую трубку мира. У него такое добро всегда в запасе есть, да и всякие другие вещи, индейские или вообще такие, чтоб страх нагонять. Вы только подумайте, ребята, приходит вчера этот окаянный Тоотс ко мне, вытаскивает из кармана простую, ну самую обыкновенную коровью кость и говорит, будто это человеческая. «Какая это тебе человеческая кость! – говорю я ему. – Это же обыкновенный мосол коровий». – «Нет, говорит, ничего ты не понимаешь, это не коровий мосол, это кость мертвеца. Купи ее у меня, выйди с ней в полночь в первый четверг после новолуния на перекресток дорог из Рудивере и Паунвере, положи ее на землю и тогда увидишь, как она начнет трепыхаться, с обоих концов кровавую пену пускать и кричать: „Умблуу! Умблуу!“ Ну, разве не дурья башка, такую чушь нести? Прямо смешно иной раз его слушать. А попробуй сказать, что это орехня, он сразу начнет уверять – в такой-то и такой-то книге, мол, вычитал. А уж если он что-то в книге прочел, будет как скала стоять на своем – это, мол, все правда. Вылезай-ка, Тиукс, что ты там в углу глаза таращишь, стоит ли из-за каждого пустяка в углу торчать. Так ты из угла никогда и не вылезешь, ежели на каждый пустяк обижаться будешь. Выходи, я сыграю тебе на каннеле, я дома одну новую замечательную штуку выучил. Тири-рири-римпам, тири-рири-римпам…