Весна безумия

— И куда бы я её спрятала?! Дурацкая была затея сюда лезть! — я сердилась на себя и на Ингу, ещё и рука болела. — Скажи спасибо, что они нас с этой крыши не спустили головой вниз!

Мы вернулись в квартиру. Инга щедро полила мне руку перекисью. Вся моя ладонь шипела и пенилась минут десять. Затем подруга крепко замотала рану бинтом. Порез оказался неглубоким, но крови было так много, и она никак не переставала сочиться, что меня замутило. А я ещё и в мед собиралась. Рука болела, щипала, и я постоянно морщилась. Мы больше не выходили из квартиры, но смотрели в окно на джип.

— Как думаешь, они убьют Артёма? Может, всё-таки полицию вызовем? — меня не покидало беспокойство.

— Пока не будем. Сейчас уедут, сходим к нему, — хмурилась Инга и грызла ноготь.

Уехали бандиты спустя пятнадцать минут. Мы тут же сбежали на третий этаж и нервно затрезвонили в квартиру Артёма. К нашему облегчению он быстро открыл. Артём и в обычной жизни хмурый и нелюдимый, а сейчас был мрачен, как сама смерть. Нам не бандитов нужно было бояться, а его гневного взгляда. Огляделся по сторонам и втащил нас в квартиру.

— Инга, ты больная?! Куда вы попёрлись? — отчитывал он нас.

— Я услышала случайно разговор за дверью и решила проверить. Я думала, мы успеем, — оправдывалась она. — Кто эти люди, что это за штука?

— Так, — махнул Артём рукой и ушёл в сторону кухни. — Память от мамы. Заходите!

— Расскажешь? — попросила Инга, разулась и пошла за ним. — Ты как сам? Может, тебе помощь нужна?

Я стояла в коридоре, как мебель, но вдруг нащупала в кармане небольшие шарики, размером с крупную вишню. Вытащила один. Он был лиловый, гладкий, полупрозрачный, казалось, что внутри него что-то искрится. В груди словно заныло, появился лёгкий трепет.

— Ян, ну что ты стоишь?! Иди сюда, — крикнула Инга, и я поспешно спрятала шарик в карман, сняла плащ и прошла на кухню.

Инга второй раз за день заматывала руку бинтом, теперь уже Артёму. Похоже, ему тоже не повезло напороться на острый край люка. Затем она промокнула вату спиртом и приложила к разбитой скуле парня. Артём зашипел.

— Ой, ну будь уже мужиком, — усмехнулась Инга, но подула ему на рану.

Его губы чуть дрогнули в улыбке:

— А подуй ещё, — и он прикрыл глаза.

Я осторожно присела на свободный стул. У Артёма я была впервые. Кругом царил бардак. Всё было старое, покосившееся, а ещё здесь катастрофически не хватало свежего воздуха. Спёртый, затхлый, старческий запах душил меня. Дом тихо умолял его проветрить.

— Можно я окошко приоткрою? — подала я голос.

— Погоди, я сам, — встал Артём. — Они заедают, рассохлись.

На окнах были деревянные рамы с маленькими форточками, которые, видимо, никогда не открывались, потому что форточка поддалась не сразу.

Артём сделал нам чай и по бутерброду с сыром, достал печенье и шоколадку. В гостеприимстве ему не откажешь, хоть он и производил впечатление затворника. А под любопытным расспросом Инги кратко поведал свою историю.

Его мама была спелеологом, часто ездила в экспедиции и всегда присылала ему оттуда письма. Писать старалась часто, рассказывая в подробностях, где они были, что случалось с ними. Присылала всегда карты и маршруты, иногда фотографии. Письма сыну для неё были вроде дневника. Артём приходил в восторг от её приключений. И когда ему было девять, она поехала в очередную экспедицию на Алтай. Рассказывала об удивительной находке, похоже, в недрах горы они обнаружили то ли сокровищницу, то ли храм.

Письма приходили обычно сразу пачками, и в последний раз мать прислала Артёму посылку. В ней была эта пирамидка, и мать очень просила сохранить и никому не рассказывать про эту вещь, даже бабушке. Написала, что эта штука нужна будет для исследований.

А потом, при очередном спуске в пещеры, их экспедицию завалило. Из восьми человек выжил лишь один. Это было аж пятнадцать лет назад. И выживший узнал про Артёма, про письма от матери. Он уже приезжал однажды давно к бабушке Артема, но та ничего не знала. А недавно этот человек случайно прознал про посылку и заявился к Артёму, требовал письма и найти пирамидку. Сейчас вернулся снова. Артём специально спрятал вещицу на крыше, надеялся, что они пороются в доме и уйдут, но они начали его бить и ломать пальцы.

— Хоть эта штука и память о маме, но жизнь дороже, — вздохнул он. Потом нахмурился и строго посмотрел на Ингу. — Этот Равиль — опасный человек. А у вас вообще мозгов нет, раз попёрлись на крышу.

А я слышала в рассказе Артёма тоску, он явно скучал по матери.

— Неужели никто не организовал спасательную операцию? — заинтересовалась я.

— Там невозможно было что-то сделать, слишком глубоко. Полгоры пришлось бы разобрать.

— Значит, никто больше не добрался до той сокровищницы?

— Получается так, — пожал плечами Артём.

— У тебя же есть карты, маршруты, ты был там? — спросила я.

— Карты есть, но я там не был.

— Но почему?

— Что мне это даст?! Маму этим не вернёшь.