Весна (Дорога уходит в даль - 3)

А я-то как раз в этот день собираюсь ходатайствовать перед ней за девочек, чтобы она разрешила им отпраздновать день рождения! Разговор с Гришей очень затрудняет это дело, так как мадам в полном озверении. Идя к ней для разговора (после моего урока), я сильно трушу, ведь с Бурдесихой никогда не знаешь, что найдешь и где потеряешь, - никакая логика не властна над ее психопатическими мозгами...

Я решила говорить с ней просто и открыто: когда я пускаюсь в хитрости и дипломатию, получается всегда удивительно глупо и неудачно. Поэтому я уважаю английскую пословицу: "Самая лучшая политика - честность".

Когда я вхожу к мадам Софье, у нее в комнате находится и ее муж - это меня успокаивает. И совершенно неожиданно разговор начинается в самом любезном и приветливом тоне:

- А, мадмуазель Яновская! Очень приятно. Садитесь, пожалуйста... Нет, нет, не в это кресло - там лежит мой корсет... И не в это, душечка, ради бога - там наша проклятая кошка, она вотвот окотится... вот сюда, прошу вас. Сейчас я покажу вам что-то очаровательное. - И, сняв с третьего кресла перекинутое через спинку платье, она показывает его мне, держа на весу.

- Новое, сейчас из ателье! - любуется она сама. - К завтрашнему балу. Знаете, благотворительный бал в пользу сирот.

Ваша мама там будет?

- Будет. Ее пригласили продавать в киоске цветы...

- Да. Ваша мама - красавица... Меня, конечно, не пригласили. Но зато такого платья у вашей мамы не будет! Посмотрите на него, хорошенько посмотрите!

Мне не нужно особенно приглядываться, чтобы увидеть, что платье мадам Бурдес - невероятная безвкусица. Оно того цвета, который по-французски называется "цвет раздавленной земляники", и сверху донизу вышито узорами из узеньких шелковых ленточек. Такая пестрядь, что глазам больно!

- Это платье из ателье Ярошинского! - говорит мадам с гордостью. - Ваша мама, конечно, у Ярошинского не заказывает?

Про себя я думаю: мама и так красивая. Куда тебе! Но вслух я отвечаю:

- Мама говорит: заказывать платье у Ярошинского для нее не по средствам...

Эти мои слова неожиданно доставляют мадам Бурдес огромное удовольствие.

- А для меня - по средствам! - говорит она с торжеством. - Да. По средствам!

И она снова перекидывает платье через спинку кресла.

- Я повешу платье в шкаф, - говорит ее муж.

- Оставь там, где оно лежит! - командует Зося. - Я потом сама повешу егоТ

- Ты можешь забыть. Тут запачкают... Такое чудное платье!

- Оставь платье, не трогай!

Разговор у мадам со мной вышел такой мирный, такой дружелюбный, да еще я, видимо, мазнула Бурдесиху маслом, доставила ей удовольствие, дав ей возможность почувствовать свое богатство. А я-то боялась, что я не дипломат! Нет, я, оказывается, дипломат!

Момент кажется мне подходящим. И я начинаю выкладывать мадам Софье то, с чем я к ней пришла:

- Мадам Бурдес, девочки учатся хорошо, ведут себя хорошо, разрешите им отпраздновать день рождения...

- Ну, а ваши родители, - сощурившись, спрашивает мадам, - они празднуют день вашего рождения?

- Конечно, это для меня самый веселый день в году! Гости, танцы, веселье!

- А это им по средствам? - продолжает мадам каким-то "кусучим" тоном.

- Вероятно, да.

- Ну, знаете, если ваш папа может себе это позволить, значит, он богатый человек!

- Нет, - смеюсь я, - папа совсем не богатый. По вашим понятиям, он, наверное, даже бедный. Он трудится день и ночь, и то, что он зарабатывает, наверное, в сто раз меньше того, что есть у вас...

- Так почему же он позволяет себе такие расходы, если он нищий?

- А кто вам сказал, что мой папа нищий? Нищий пр - рсит милостыню, а папа работает!

Я чувствую, что порчу дело, говорю то, чего бы не надо было говорить, но нет сил, до чего меня раздражает эта злая баба!

- А почему вы вообще празднуете дни рождения? Почему?

- Ну, почему, почему... Мы - дружная семья, мы любим друг друга... Мы радуемся тому, что мы есть на свете! (Черт знает что я говорю!)

- А что он вам оставит в наследство после своей смерти, ваш добрый папа?

- Зачем вы так говорите! - вдруг сорвавшись, говорю я с сердцем. Пусть он живет как можно дольше, мой папа! Нам ничего не нужно оставлять, мы тоже будем работать. И будем содержать наших родителей, как папа и его братья содержат своих стариков.

- Ну хорошо! - меняет вдруг разговор мадам Бурдес. - А какое вам дело до того, разрешу ли я праздновать день рождения Таньки и Маньки? Почему-вы просите об этом?

- Я люблю Таню и Маню. Они хорошие, добрые, ласковые девочки, старательные, послушные... Я их люблю.

Я чуть не сказала: "несчастные", но вовремя сдержалась.

Нет, я все-таки дипломат...

- Так... - говорит мадам неопределенно. - Ну, а Жозеньку моего вы не любите?

Ох, это коварный вопрос. Я на нем сверну себе шею...

И я отвечаю:

- Жозя - злой мальчик. (Нет, все-таки я не дипломат!)

- Ах, ах, ах! - вдруг насмешливо причитает мадам Бурдес. - Сейчас я сяду плакать: "Какое несчастье, мадмуазель Яновская не любит моего Жозеньку!"

(Ох, как испортился разговор! Дипломат я - совершенно ясно - копеечный!)

- Ничего, - произносит мадам Бурдес с угрозой, - у Жозеньки будет такое состояние, что его будут любить все!