Лубенцов вскоре выехал на пресловутую "имперскую дорогу No 1", по которой теперь с грохотом двигались советские войска. Проследовал тяжелый артиллерийский полк, гудевший всеми своими машинами. Резво подпрыгивая, пронеслись противотанковые пушечки. Проехала саперная бригада со складными понтонами. Грузовики с гвардейскими минометами медленно прошли стороной. Люди смотрели на пробирающуюся по обочине дороги вымокшую и усталую пехоту с некоторой жалостью: дивизии, застрявшие у Шнайдемюля, казались всем обиженными судьбой.
К Лубенцову подъехал на машине какой-то майор-артиллерист. Он сказал:
- Вы что, у Шнайдемюля стали? Ну, будет вам морока, я думаю.
Увидев хмурое, расстроенное лицо пехотного майора, он по-своему понял его чувства и закончил даже как-то виновато:
- А может, нас на Одере задержат...
Лубенцов даже не рассмеялся этому своеобразному утешению. Потом артиллерист уехал, а Лубенцов отправился разыскивать свою дивизию. Навстречу ему попался лейтенант Никольский, мокрый, осоловевший. Он во главе связистов тянул дивизионную линию. Увидев Лубенцова, он сразу же выпалил новость:
- Знаете, товарищ гвардии майор, мы будем осаждать Шнайдемюль!..
- Знаю, - ответил Лубенцов. - Где штаб?
- Поезжайте по проводам, и они доведут вас до штаба.
- Мещерский вернулся?
- Вернулся и пленных привел.
Вскоре Лубенцов въехал в деревню. Здесь, на одной из улиц, он вдруг остановил коня. Он увидел дом, даже не дом, а большой серый кирпичный сарай, похожий на автомобильный гараж, - с такой же широкой двустворчатой дверью. В этой двери было окошечко. Вместо ограды, вокруг дома, далеко в глубину окружающих его огородов, тянулась колючая проволока в три ряда. Она была натянута на крепкие дубовые колья и переплетена между кольями вкривь и вкось. Вдоль всей этой необычной ограды на расстоянии десяти-двенадцати метров друг от друга стояли невысокие деревянные квадратные башни под треугольными крышами.
Огромный двор, обнесенный проволокой с башнями, был захламлен, завален навозом и обрывками бумаги. Все это вместе - серый дом без окон, двор, ржавая проволока и дозорные башенки - являло собой вид омерзительный и страшный.
Лубенцов сошел с коня, передал повод Чибиреву, а сам медленным шагом вошел в этот дом. На цементном полу лежала солома. Она лежала рядами, в ней еще сохранились вмятины от человеческих тел. На стенах были нацарапаны надписи на русском и украинском языках - душевные излияния обездоленных людей, полные отчаяния и надежды.
Нет, это был не концлагерь. Просто жилище русских военнопленных и рабов, пригнанных на полевые работы в деревню и поспешно угнанных незадолго до прихода Красной Армии. Это был не Майданек какой-нибудь, а обычный маленький лагерь для "восточных рабочих".
Самое страшное было то, что серый дом с его оградой и башенками стоял в ряду других деревенских домов. Справа от него тоже находился дом, но без проволоки, простой, выкрашенный белой краской домик с горланящим петухом во дворе. Слева стоял серенький домишко с занавесками на окнах. Правда, местные жители убежали отсюда. Но ведь они были здесь еще несколько дней назад, ведь они, эти люди, мирно сажали капусту и репу в огородах, прямо примыкающих к проволочной ограде! И напротив тоже стояли дома - просто жилые деревенские дома.
Лубенцов вышел из сарая, вскочил на лошадь и вскоре прибыл к разведчикам. Тут он снял "мирную" форменную фуражку с малиновым околышем, злобно сунул ее в чемодан, скинул шинель, надел пилотку, натянул ватную телогрейку, подпоясался ремнем, положил пистолет за пазуху и, оглядев разведчиков, выстроившихся перед ним во дворе, сказал:
- Ну, ребята, пойдем Шнайдемюль брать! Война продолжается. А то я все в разъездах - то в штабе армии, то с начальством, то бог знает где!
Оганесян тем временем допросил взятых группой Мещерского пленных. Людей из 73-й пехотной тут не было, однако он допрашивал немцев подробно, так как Лубенцов поставил ему задачу - уточнить группировку противника в крепости Шнайдемюль.
Наиболее ценные данные дал огромный грязный детина, оказавшийся ординарцем командира немецкого крепостного батальона. В городе, как он показал, засели: Бромбергское кавалерийское училище, 23-й морской отряд, два крепостных пулеметных батальона, с десяток батальонов фольксштурма, какой-то охранный полк и танковая часть.
При каждой фразе пленный охал, вздыхал, махал рукой, - на все он махал рукой, этот опустившийся, ни во что уже не веривший немец.
- Ах, да, - говорил он, - здесь был Гиммлер! - он махнул рукой и на Гиммлера, с миной, означавшей: "Что уж тут может поделать Гиммлер?" - Да, пять дней назад тут был Гиммлер, он назначил подполковника войск СС Реммлингера начальником обороны города, - немец снова махнул рукой: какого чёрта тут сделает Реммлингер?
- Почему же вы продолжаете сопротивляться? - задал Оганесян ставший уже стереотипным вопрос.
- Ах, да... - сказал немец и вздохнул. - Приказ есть приказ... - и он махнул рукой, на этот раз уже на себя и на своих товарищей, которых нацисты заставляют драться, хотя всякому понятно, что это уже бессмысленно.