Весна на Одере

Через двадцать две минуты дерево прибило течением к песчаной косе западного берега. Потыкавшись об эту косу, оно потом снова ушло на середину реки и спокойно поплыло дальше, к морю.

Таков, значит, будет путь туда. Теперь оставалось определить обратный путь, а это было самое сложное. Конечно, идеальный поиск — поиск бесшумный. Однако глупо было в данном случае рассчитывать на это, тем более что в случае неудачи последствия могли оказаться роковыми: будучи обнаруженными, разведчики должны были плыть под огнем немцев по водной глади, да еще с пленным. После некоторого раздумья Лубенцов решил от «бесшумного» поиска отказаться наперед и остановился на таком плане: разведчики плывут под прикрытием дерева, держась за ветки и ствол, но ни под каким видом не ускоряя движения дерева, чтобы не обратить на себя внимание немцев. Через двадцать две минуты они оказываются на западном берегу. Оттуда они ползут вдоль низкого, но довольно густого кустарника, перелезают через дамбу и пробираются к торфяному сараю, стоящему на болоте. Тут немедленно вступают в действие артиллерия, минометы и все виды стрелкового оружия. Огонь обрушивается на немецкий передний край, и в это время разведчики расправляются с немцами в торфяном сарае, захватывают одного из них и быстро отходят к берегу. Тут разведчики дают зеленую ракету, после чего артиллерия еще больше усиливает огонь с задачей подавить противника на двенадцать минут. В течение этих двенадцати минут разведчики с пленным форсируют реку вплавь.

Наконец план был разработан, доложен начальнику штаба и командиру дивизии, утвержден и согласован до тонкости с артиллеристами и минометчиками. Теперь оставалось отобрать людей для поиска. И тут гвардии майор заколебался. Сидя с разведчиками в лесу и ужиная с ними, он молча прислушивался к их внешне беспечным разговорам. Он знал, что они ждут его слова.

Да, не так просто было решить вопрос о составе группы. Лубенцов исподлобья смотрел на молодые, смуглые и розовые лица, такие разные и дорогие ему. Дело предстояло опасное. А в какой-нибудь сотне километров от Берлина, перед самым концом войны, особенно трудно было сказать кому-нибудь из них:

— Ты пойдешь!

И все-таки надо было это сделать, и Лубенцов сказал:

— Воронин, Митрохин, Савельев, Гущин, Опанасенко.

Названные и бровью не шевельнули, только замолчали — впрочем, не больше, чем на полсекунды, — и продолжали свой прежний разговор.

Вскоре Лубенцова вызвал к себе командир дивизии.

— Все готово? — спросил он.

— Да, товарищ генерал.

— Кто идет, вернее, кто плывет старшим?

— Воронин.

Генерал призадумался.

— Нет, — сказал он. — Тут нужен офицер. Операция очень сложная. Мещерского пошли.

Лубенцов выразительно посмотрел на генерала.

— Мне бы не хотелось его посылать, — сказал он медленно.

— Жалко?

— Жалко.

— А солдат не жалко?

Лубенцов возразил:

— И солдат жалко. Но Мещерский — поэт… Он стихи пишет.

— Поэт, поэт! — засмеялся генерал. — Если бы он был поэт, его бы в газетах печатали.

Лубенцов сухо сказал:

— Всему свой срок.

— Поэт, говоришь? — задумчиво переспросил генерал, потом, прищурив глаза, усмехнулся: — Ну и хорошо. Пусть пойдет в поиск, а то ему не о чем будет писать. Офицер нужен! — закончил он твердо.

— Есть! — хмуро сказал Лубенцов.

Он вызвал к себе Мещерского и выделенных для поиска разведчиков и на трофейной машине отправился вместе с ними к озеру Мантельзее.

Это озеро, расположенное в дивизионном тылу, имело в длину свыше двух километров. Целый вечер и половину ночи разведчики тренировались в плавании, а Лубенцов, сидя на берегу, засекал их скорость. Плавали они в полном снаряжении с автоматами и с «пленным», которого, к своей великой досаде, изображал новый ординарец Лубенцова, молоденький ефрейтор Каблуков.

Когда разведчики вылезли, наконец, из воды и, усталые, уселись на берегу, Воронин, глядя на озеро, задумчиво сказал:

— Хоть бы немец попался хороший, знающий, а не какой-нибудь дурачок!…

На следующий день, перед поиском, разведчики постирали в Одере свои гимнастерки, пришили чистые воротнички. Они тихо возились в землянке у НП, разговаривая о самых незначительных вещах. Лубенцов разглядывал в тысячный раз свою карту. Иногда он косился на левый обрез ее, где огромным пауком расположился Берлин.

Соловьи щелкали, щелкали без конца, и в вышине мигали весенние звезды. Напряженная тишина становилась все необъятнее, и гул артиллерийских налетов не нарушал ее, а еще больше подчеркивал.

В эти темные фронтовые ночи происходящее вокруг казалось обыденным и давно известным. Только изредка в голове проносилась мысль о том, что находишься ты не просто у какой-нибудь из тысяч пройденных рек, а именно у Одера.

Разведчики разговаривали потихоньку о том, о сем, рассказывали друг другу разные истории, лишь иногда кто-нибудь, словно невзначай, произносил фразу вроде:

— Видал давеча пожары? Берлин бомбят…

— Интересно, Гитлер здесь или уже удрал?

И все про себя улыбались от мысли, что два таких страшно отдаленных друг от друга понятия, как «Берлин» и «здесь», теперь уже взаимозаменяемы.