Весна на Одере

Ординарец, ефрейтор Каблуков, быстро оседлал лошадей. Молоденький расторопный парнишка, он выполнял свои обязанности старательно и толково, но не добился пока ни одной похвалы от гвардии майора: Лубенцов слишком хорошо помнил Чибирева.

V

Они ехали шагом, так как у Лубенцова еще болела нога. Вороной конь гвардии майора, Орлик, все порывался перейти на рысь, но, сдерживаемый седоком, вынужден был идти шагом, видимо, немало удивляясь странной прихоти хозяина.

Они вскоре въехали в огромный лес, называвшийся «Форст Альт Литцегерике» по имени маленького городка на его западной опушке. Обычный немецкий лес с высаженными в военном порядке и даже пронумерованными елями и соснами в эту апрельскую безлунную ночь казался диким и непроходимым. В ветвях деревьев что-то несуразное бормотал сердитый ветер, провожая, как соглядатай, всадников. В темноте порой вырисовывались очертания машин, бронетранспортеров, пушек и танков, укрытых хвоей и притаившихся в напряженном ожидании на лесных просеках.

Здесь тоже, видимо, готовились к переходу на плацдарм.

По мере приближения к Одеру все громче и раскатистей раздавалась артиллерийская канонада. Сначала глухая и отдаленная, она вскоре превратилась в беспрерывный вой, заглушавший шум ветра и выбивший из головы все мысли, кроме мысли о смертельной опасности. Однако эта мысль, как ни была она тошнотворна, не могла ни на минуту остановить никого в этом лесу. Вой становился все яростней, потом он прекратился, чтобы через пять минут разразиться вновь с еще большей силой.

К этому вою вскоре прибавился гул моторов — прерывистый и тяжкий шум немецких бомбардировщиков. Тут же по ночному небу поплыли блистающими ручейками трассирующие пули, вспыхнули стрелы прожекторов и зачастили вспышки зенитных снарядов — то тут, то там, то тут, то там. Раздалось несколько оглушительных взрывов, и снова ввысь поплыли ручейки разноцветных трассирующих пуль — с земли на небо, казалось, очень медленно, словно любуясь собственной красотой.

Лес кончился внезапно. По сторонам дороги возникли дома, и дорога превратилась в деревенскую улицу. Только теперь можно было вполне осознать, как хорошо в лесу; хотелось, может быть, остановиться на опушке еще хоть на минуту, на две, насладиться последним призраком безопасности. Но надо было идти вперед, в этот гул и огонь, разгоревшийся за рекой, в громовой рассвет, встававший над Одером…

Чем ближе к реке, тем окружающий мир становился грозней. И при свете пламени на западном берегу и при робком сиянии встающего рассвета Лубенцов увидел то место, о котором уже ходили среди солдат таинственные, может быть бессмертные легенды.

Это был знаменитый мост через Одер, к плацдарму. Его называли «мост смерти», и «мост победы», «Берлинский мост» и «адов мост», «смерть сапера» и «Гитлер капут».

Его строили в прибрежных лесах саперы, русские мастеровые, жившие в землянках и подвалах домов вдоль берега реки. Немцы прекрасно понимали, что означает этот мост, выросший в одну прекрасную ночь над серыми волнами Одера. И они держали его под круглосуточным обстрелом дальнобойной, корпусной и дивизионной артиллерии, беспрерывно бросали на него всю свою бомбардировочную авиацию: тяжелую, среднюю и легкую.

Немецкие снаряды сыпались вокруг, вырывая сваи, обрушивая в воду прогоны, и всякий раз саперы восстанавливали мост, бесстрашно ползали на его огромной спине, гибли, но не прекращали работы. Это был поистине бессмертный мост, но строили его смертные люди.

Берег реки был сплошь покрыт воронками и щелями. Здесь стояли зенитные орудия, вокруг которых копошились бойцы зенитной дивизии. В щелях гнездились дизельмолоты для забивки свай, огромные змеи тросов, лебедки и тракторы. В полузасыпанных землей щелях завтракали солдаты.

Смешанный запах гари, конских трупов, свежеобструганных досок, дыма и солярового масла одурманивал и повергал в трепет.

Слева и справа от главного моста находилось еще два легких, понтонных. Их разводили на день, укрывая понтоны в береговых зарослях, а на ночь сводили снова. Скрипели канаты. Какая-то часть расположилась в сараях, ожидая переправы. Молодые солдаты тревожно прислушивались к наступившей неверной тишине.

А у самого настила стояли два офицера, предупреждающие каждого, всходившего на деревянный помост:

— Скорее, не задерживаться! Как можно скорее!

Дощатый настил был метров в шесть ширины, без перил, с колесоотбоями по бокам. Солдаты, обслуживающие переправу, с непогашенными фонариками в руках, хотя уже совсем рассвело, тоже торопили проходящих и проезжающих.

— Скорей, ребята, сейчас начнется концерт!

Эта забота о людях со стороны людей, которые обязаны были все время находиться здесь, на этом страшном посту, тронула Лубенцова.

В утреннем тумане на досках настила вырисовывались то очертания убитой лошади, то остов разбитой машины — следы последней немецкой бомбардировки. Орлик, довольно равнодушно взиравший на мертвые человеческие тела, в ужасе шарахался при виде лошадинного трупа.