Весна в Ялани

После этого заболела Минодора Сергеевна. Слегла. Перед смертью уже, за неделю или за две, соберёт всех родных к своей постели, помнит Коля, рассмотрит каждого внимательно, узнает и после спросит: а где тот-то, мол, а тот-то где, мол? – это об умерших давно уже. После и тех уж видеть стала. Лежит, смотрит с постели на собравшихся, мимо ли них, и говорит: а ты, Захаровна, помолодела, дескать. Или: а где жана твоя, Игнатьич, пошто один-то? А потом, дня за два до смерти, сказала своему сыну, отцу Колиному: вези, мол, меня, батюшка, на родину. Тот ей: да ты и так на родине, мол, мама. Нет, мол, какая ж это родина, на родине мои родители и муж мой, и там тепло всегда, не то что тут, мол.

Пришлось везти.

– Лет уже двадцать как на родине – тепло ей.

«Иду, иду». Кто-то позвал, она откликнулась. Это последние её слова на этом свете. Произнеся их, отошла.

Не посекли её, наверное, в огонь не бросили.

Накопила она к смерти кучу денег – каких там только не было – и царские, и дореформенные, и керенки. Скажет ей Галина Харитоновна, когда та их, бывало, достав из-за божницы, станет пересчитывать: мама – мамой она называла свекровку, – они же, деньги-то твои, уже негодные, мол. Как это негодные, возмутится Минодора Сергеевна, они же, девка, заработанные, это, мол, сами вы негодные – так говорите.

Оно и верно, деньги-то были заработанные.

Вошёл Коля в ограду.

Мать, Безызвестных Галина Харитоновна, в девичестве Черкашина, старуха лет восьмидесяти, на крыльце. Подоткнув подол и опустившись на колени, скоблит она острием топора, будто теслом или рубанком, крылечные сосновые плахи, водой их тёплой прежде намочив – чтобы отмякли. Палочка-конь её возле двери – чуть потянуться – и достанешь.

Десять лет назад они, мать и Коля, – отец тогда уже болел сильно и на покос с ними, о чём переживал очень и совестью, по словам матери, шибко мучился, не ходил – метали зарод на дальнем, в Межнике, покосе. Коля закидывал длинными двоерогими деревянными вилами сено, а мать, стоя на зароде, заодно его и утаптывая, чтобы – дожжи направятся, дак – не пролило, принимала граблями и раскладывала это сено, как полагается, затем вершила. Закончив работу, собралась Галина Харитоновна спускаться на землю. Предложил ей Коля воспользоваться верёвкой, с помощью которой подвозил на коне к зароду копны и которую он уже одним концом забросил к ней наверх. Так это делалось обычно – всегда спускались по гужишшу. Мать почему-то отказалась. Ну, как на притчу. Села она, Галина Харитоновна, на зарод и, свесив ноги, покатилась вниз по его крутому и гладкому боку. Подвернулась, как на грех, сухая крепкая дудка – ствол от пучки или дидилёвки – и глубоко вонзилась ей в стегно, проткнув чулок и шаровары, – в мякоть ноги выше колена. Дудку Коля тут же выдернул. И кровь не сильно вроде шла из раны. Лист какой-то, с одной стороны зелёный, а с другой – белый и ворсистый, к ней приложили – может быть, мать-и-мачехи, а может, и медунки. Не помнит Коля. Мать нашла его в колке, она срывала. Но стала нога с той поры сохнуть. Теперь – как сук еловый, одна кось. Вот и ходит она, Галина Харитоновна, только с палочкой, хромает. Сама пока с хозяйством управляется – и с огородом, и с коровой. Коля лишь сено и дрова на зиму заготавливает, на два дома, да во дворе убирает, навоз из стаек выбрасывает, когда в добром здравии, а не в загуле. Снег с крыш сбрасывал, только не нынче, нынче в тайге был в это время, караулил. Нынче мальчишек Луша нанимала. Те быстро справились. С картошкой тоже Коля помогает – и посадить её, и выкопать.

– Здорово, – говорит Коля.

– За это время натопталось так, как снег растаял, вроде одна тут и шатаюсь, больше-то некому… Здорово, – отвечает мать.

– Я бы поскрёб, ты бы сказала.

– Ну, вот ишшо. В силах пока, не одряхлела. Потом доделаю, – говорит Галина Харитоновна. – В сенях разуешься. В избах намыла. Заходи.

– Да я на улице побуду. Хорошо тут… Чё ты хотела?

– Да, благодать. Нигде ни облачка, тепло… Подольше так бы постояло… Воротца, Кольча, плохо открываются и закрываются.

– Какие?

– В огородчик. Поправил бы. С петлёй там чё-то…

– Ладно.

– Вот чё ишшо, – говорит Галина Харитоновна, освобождая из-под резинки на поясе – когда-то чёрных, а теперь серых от долгой службы и частой стирки – сатиновых шаровар, с резинками же и на щиколотках, подол штапельного в зелёный цветочек платья и вытирая о подол руки. – Помело совсем уж обтрепалось, одни прутья… нечем в печи мне подмести. Не сбегашь в лес, не наломашь?

– Чё, прямо счас?

– А чё тянуть-то? Скоро и Пасха, стряпать буду.

– Ладно.

Ростом невеликая, подвижная Галина Харитоновна в отличие от сына. Глаза живые, голубые. Говорит:

– Тебя твоя, поди, не кормит? – и улыбается.

– Кормит, – говорит Коля.