Весна в Ялани

Не беспокойся, мол, – я ей.

Она: ну, дескать, как?

Но – чтобы плакала – не видел. Тоже таилась, как и мать. Моя. Она, мать, в Ялани, перед иконами, а Светка тут, наверное, в подушку. В нашей квартире не было икон.

Ваня, возьми вот эту. Бабушкина.

Теперь имеется.

Взыскание погибших.

Тот, кто, словно бессменный часовой, стоит недалеко, и загораживает свет, и не уходит никуда, и вплоть ко мне не подступает, смотрит со стороны – глаз не отводит, будто испытывает, изучает.

Что ему я? И кто его приставил?

Решил идти в Ялань. Чем-то решил, а не надумал. Мельком. Волей, неволей. Или – интуицией. Чем ещё можно?

Умирать, так надо там, мол, чтобы меньше было всем хлопот – похоронить в деревне проще, – ну и Ваня с Катей смерти моей не увидят – довод. И если здесь, в городе, умру, ведь всё равно везти меня в Ялань придётся – я только там хочу быть похороненным. Тут уже был… как будто был уже тут, в сквере, похоронен. С почестями. Там, где лежит теперь Серёга. Мы с ним как будто поменялись. И у него давно уже я не был, не говорил с ним. Но про него я не забыл. Напоминал себя Серёга: и он присутствовал в моих видениях… Он вместе с Васькой и со мной. Как было в жизни – в настоящем.

Думаю так – будто смотрю кино, только без звука:

Какой-то крупный зверь – унюхал, носом потянув, – почувствовал, что смерть к нему подходит, приближается. Зверь оставляет то, чем жил, чем занимался, и направляется в тайгу, как можно дальше забирается. Зверь этот – я. Я ухожу. Я нахожу обрыв. Ложусь, свернувшись, под него. И знаю:

Осень придёт, меня завалит снегом. Весной обвалится обрыв и похоронит.

Вижу:

Конец – в конце кино будто написано.

В один из дней, из месива того – в последний.

Светка с детьми у своей матери. Тётка Наталья, моя тёща, тоже яланская, в город она недавно переехала, после того, как умер её муж, Светкин отец, дядя Андрей.

Перед уходом:

Я – к маме, мол, детей оставлю у неё, жди меня – к вечеру вернусь.

В ночь ей на смену.

Только кивнул: ну, дескать, ладно.

И чтобы ночью здесь не умереть, решил в Ялань податься – как к обрыву. Чем-то решил. Но не надумал.

Надел тёплую куртку, шапку вязаную на голову натянул, обулся в сапоги. Написал на листе бумаги большими буквами:

В Ялани.

Положил лист на диван, на лист – авторучку.

Пошёл. Захлопнул дверь, но на замок её не закрывал – вряд ли нашёл бы, где лежат ключи, не помнил.

Вышел на улицу. Вдохнул. Будто впервые – глубоко. И не один раз – несколько. Думаю: воздух. Свежий. Больше ни о чём. О чём-то смутно.

То есть – мельком.

Снежок пробрасывает. Редкий, колкий. Ветер холодный, северный. Это не осень. Это – май. Я это знаю, понимаю.

Зашёл в церковь. Успенскую. Единственная на пути.

Долго там был – вышел когда, снег на земле лежал уже, её скрывая, – таял. С карниза церкви звонко капало. Солнце сквозь облако проглядывало. Помню:

Стоял перед Матерью.

Заступница моя Владычица Пресвятая Богородица благослови меня грешного.

Потом – перед Сыном.

Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй меня грешного.

Молилась мать как будто, я лишь повторял – самостоятельно из этих слов мне не составить было бы молитвы, – и даже боль не заглушала.

Вышел из церкви.

Направился. Иду.

И все Святые.

Устаю быстро, обессиливаю. Сажусь через каждые сто шагов, а то и меньше, отдыхать. На обочину. Люди обращают на меня внимание, я на них – нет. И ни на что. Только на то, что

Это – надо.

Отмечаю чем-то, теменем больным, быть может:

Скрипят тормоза. Останавливается машина, на другой стороне дороги. Дверца хлопает, слышу.

Через какое-то время, наверное – вскоре, подходит ко мне кто-то. Понимаю чем-то:

Одноклассник. Стёпка Вторых. Наш же, яланский. Здесь теперь, в городе, живёт. В СТО работает, машины, иномарки, ремонтирует. Подходит ко мне. Здоровается. Киваю головой. Говорит что-то, мне во внимании не удержать – слова разрознены: и те, что в голове моей, и те, что слышу.

Потом:

– Может, тебя в больницу отвезти? – спрашивает.

Так я выглядел – теперь уж понимаю. При моём росте в сто девяносто шесть сантиметров и при весе в девяносто восемь килограммов я похудел тогда на двадцать – в город вернулся, на весы вставал. Но это позже.

И все штаны на мне болтались – так истощал-то.

Стёпка:

– Я довезу, пойдём.

Я говорю:

– В Ялань.

– Может – в больницу?

– Нет.

– Я, – говорит Стёпка, – только до моста смогу тебя подбросить, дальше не проеду – мост повредило в ледоход.

Киваю: да, мол.

Встал я, пошёл за ним. В машину сел.

Поехали. О чём-то Стёпка говорит. «Дворники» снег с окна сгребают – тот как лопатой с неба сбрасывают.

Про позвоночник думаю – болит, словно ломается. Что голова болит, уже привык – не оторвёшь же.

Довёз Стёпка меня до моста.

– Может, развернёмся… и в больницу? – опять спрашивает.

Нет, мотаю головой.

– Ладно, – говорит.

– Угу, – отвечаю.

Уехал Степка.

Сижу на берегу. На деревянном ящике – оставил кто-то его там. Из-под чего-то.