Весна в краю родников

— Не упрямься… — оттолкнула она мою руку. — Делай то, что я тебе велела! Таких скупердяев, как твой дядя, да не проучить?!

Бабушка все равно настоит на своем, денег назад не возьмет, пока я не наведаюсь к торговым рядам. Я пошел, потолкался там, но ничего себе не купил. А вернувшись домой, объяснил бабушке, что подходящего ножичка нигде не увидел. Увижу — куплю.

Пристально поглядев на меня, бабушка велела:

— Ладно, держи деньги у себя.

— А вдруг потеряю? Спрячь у себя.

Она молча взяла эти два рубля и положила их под одеяла.

УРАЗА

Со стороны мечети Вогат донесся, поплыл над кварталами голос муэдзина, призывающего к молитве. Моя бабушка отставила работу в сторону, взяла со стопы одеял два коврика. Один она расстелила на полу для себя, другой дала нашей гостье, тетушке Бибиойше.

Женщины стали лицом к закату солнца, воздели руки и зашевелили губами. Сколько раз я видел, как бабушка совершает намаз — молитву. Знаю каждое ее движение. Теперь я смотрю на тетушку Бибиойшу и вижу, что она делает то же самое: так же двигает плечами и головой, так же становится несколько раз на колени и припадает лбом к коврику, у нее так же открыты, но ничего не видят глаза.

Знаю я, что она, как и бабушка, ни с кем не заговорит, пока не закончится молитва и не будет сказано «амин». Вспыхни пожар — и то не поведет бровью.

Да, все они молятся одинаково, но у моей бабушки кое-что получается… по-своему! Я хочу сказать о количестве намазов. Я заметил, что бабушка иногда не соблюдает порядка. То есть она соблюдает его только тогда, когда у нас кто-нибудь гостит: тогда она в положенный час обязательно расстилает свой коврик. Как бы за компанию с гостьей.

Если же у нас никого нет, то бабушка не то что пять полагающихся намазов в сутки не совершает, но иногда даже не вспоминает о своем коврике.

— Бабушка, почему же это у тебя так получается? — спросил я у нее однажды и рассказал ей о своих наблюдениях.

— Все тебе нужно знать… — смутилась она, помолчала и объяснила: — Сам видишь, каково мне приходится. Иной раз вздохнуть ведь некогда. Одними молитвами сыт не будешь… Вот я и грешу, нарушаю долг рабы божьей.

— А когда у нас гости, ты с ними молишься!

— Иначе осудят. Да и уважение к гостям надо иметь, делать с ними то, что им угодно и приятно.

Мне было неловко, что она будто бы оправдывается передо мною, и поэтому я сказал:

— Молишься или не молишься — мне-то что? Я просто так спросил. А еще и подумал: не накажет ли тебя бог за то, что ты пропускаешь намаз?

— Да если и накажет, то безвинную. Разве не сам господь даровал мне такую беспросветную жизнь? Оставил бы он мне моего сына-богатыря, чтобы я могла не знать забот о хлебе, — может, я тоже чинно-исправно соблюдала бы намаз.

— Уразу[30] ведь соблюдаешь? — не унимался я.

Бабушка горько усмехнулась и произнесла:

— Уразу соблюдать — нужно лишь терпение, намазы — время. Терпеть-то я привыкла, голод перенести могу.

А по-моему, тяжелее всего голодать. Я из-за уразы это уже испытал. Представляете себе, целый день быть голодным, не брать в рот ничего. Даже воды глотнуть нельзя. Наешься как следует в полночь и терпи до следующего вечера!

С утра еще ничего, удается отгонять мысли о еде. К полудню уже делается невмоготу. Мне начинало казаться, что внутри у меня холодный ком. К вечеру я двигался неохотно, ни в какую игру меня не затащишь. Разговаривать ни с кем тоже не хотелось, потому что уши не улавливали слов, тоже не хотели ничего делать. Я отправлялся к мечети и топтался в ожидании, когда же наконец муэдзин взберется на минарет. Стоило ему только показаться, как я со всех ног мчался домой разговляться.

Правда, ничего я на этой поспешности не выгадывал. Приступать к разговленью полагалось не спеша. Сначала надо было произнести молитвенные слова. Потом неторопливо выпить два глотка воды. Лишь после этого я хватал трясущимися руками еду. Ох и ел же я! Уже и проглотить ничего не могу, а все ем и ем. Живот становился тугим как барабан, даже больно притронуться.

После этого поиграть бы с мальчишками… Но сытого сразу клонило в сон. Мы с бабушкой рано укладывались в постель.

В полночь с минарета мечети Намазго́х доносился продолжительный барабанный бой, пробуждая от сна. Бабушка зажигала лампу, умывалась, кипятила «белый чай» — ширчай, подогревала еду. Сейчас надо было поесть как следует, чтобы затем поспать и терпеть без еды весь предстоящий день. Но я все еще был сыт после неумеренного ужина, да и сон морил меня. Едва прикоснувшись к еде, я ронял голову на подушку.

Бабушке приходилось хуже. Ведь ей надо без конца работать, а силы быстро убывали. Первые дни уразы она еще бодрилась, но потом сникала и после полудня старалась обычно побольше лежать. Это был неспокойный отдых. Бабушка переживала, что ее безделье наносит нашему дому ущерб.