Весна в краю родников

Впрочем, тут бывало много и другого народа: я говорю не только о заказчиках, но и о тех, кто захаживал к дяде Устокурбану насладиться вместе с ним чили́мом[39] или пиалой душистого чая. Женщины говаривают, что попросить у соседки сито — самый лучший повод повидаться-посудачить. Так же у мужчин чилим — повод для дружеской беседы по душам и обмена новостями. Я часто слушал такие мужские беседы, хотя многое оставалось для меня непонятным.

Беседы беседами, но иногда завязывалась после работы игра в карты. Обычно это случалось, если нас навестит ака Оби́д из нашего квартала. Этот соглашался играть только на деньги. Входили в такой азарт, что кон вырастал иной раз до десятирублевки, которую называли «червон» — червонец.

Я поражался тому, что такие огромные деньги пропадают зря. Для меня и теньга — двадцать копеек — были немалой суммой, а тут «червоны» переходят из рук в руки, не вызывая у играющих ни особой радости, ни особого горя. Видела бы это бабушка! Она бы рассказала этим азартным легкомысленным людям, сколько еды, одежды и прочего можно приобрести на каждый «червон»…

* * *

Интереснее всего — наблюдать за людьми. Бывали в мастерской и ссоры, но чаще всего тут стоял смех, звучали шутки, иногда разыгрывались целые уморительные спектакли.

Приходилось мне видеть, как здесь порой находила благополучное разрешение история каких-либо недобрых отношений, завязавшаяся вне стен артели.

При мне, например, произошло примирение моего дядюшки Устокурбана с долговязым дядюшкой Фазилом, который для этого и пожаловал сюда.

Мой дядя с давних пор и слышать не мог о Фазиле. С того самого дня, как долговязый загубил дяде целый котел плова. Историю эту я знал. Она такова.

Устокурбан затеял той — торжество по какому-то случаю. Понятно, той — не той, если плов не удастся. Поэтому пригласили в качестве повара Фазила, слывшего кулинаром. Он пообещал, а прийти не смог: у него у самого случилось какое-то важное событие.

Плов поручили готовить дядюшке Хали́лу, прозванному Халил-пиша́к (Халил-кошка). Мы, мальчишки, вертелись возле огромного котла и первые почуяли, что от котла идет по всему двору запах горелого.

Халил-кошка в панике поднял крышку. Плов из четырех пудов риса подгорел! К столу годилась едва половина.

Мой дядя изгнал Халила со двора и срочно затеял новый плов, чтобы не сорвался той и дом не осрамился перед гостями. Дядюшка Халил был так устыжен, что вскоре переселился в другой квартал.

История эта случилась довольно давно, дядя мой уже забыл о вине Халила, а злиться продолжал почему-то на долговязого Фазила. Тот пытался втолковать ему, что никакого отношения к подгоревшему плову не имеет, звал людей в свидетели. Но дядя Устокурбан был непреклонен. Он даже отказывался быть в комнате или в компании, где находился Фазил.

…И вот дядюшка Фазил, чуть не до потолка ростом, появился неожиданно на пороге артели, в комнате закройщика.

— Устокурбан, смени гнев на милость, прости мою вину! — взмолился Фазил.

Я думал, мой дядя сейчас прогонит его или же выскочит из комнаты сам. Но нет, дядя не двигался, а только опустил голову поближе к своим лекалам и сделал вид, что ничего не слышит.

Тогда Фазил осмелел и перешел с порога на середину комнатки. С надеждой на лице он вкрадчиво сказал дяде:

— Сейчас сюда придет Додо́. Подурачимся. Согласен?

Дядя ничего не ответил, но поднял голову и взглянул Фазилу в глаза, а потом опять взялся кроить кожу.

Фазилу этого взгляда было достаточно. Он понял, что прощен, и поспешил перейти в мастерскую к приятелям, пока мой дядя не передумал: у него настроения переменчивы!

* * *

Без смеха и шутки мастерская не могла. Людям, которые целыми днями сидят, склонившись над сапожными верстаками, требовалась разрядка.

Шутки бывали иногда грубыми, неуклюжими. Однако слово из песни, как говорится, не выкинешь, поэтому расскажу об одном эпизоде, за которым я наблюдал удрученно.

К нам в мастерскую пришел Додо. Он нерешительно топтался у порога, напряженно пытаясь что-то вспомнить. Дядя улыбнулся ему и приглашающе сказал:

— A-а, Додо, проходи ко мне поближе. Что это тебя давно не видно? Мы тут без тебя скучаем.

Додо подошел к дяде и лихорадочно заговорил:

— Эй, Устокурбан, я знал деда твоего: длиннолицый поджарый человек он был. Я знал отца твоего: крепкий мужчина он был, хоть и худощавый. Понимаешь ты это или нет? Я знал их!

Странная речь, но Додо всегда разговаривал странно. Это был не совсем нормальный человек, одинокий и бедный. Жил он, как и бабушка Очахурди, совсем один в запущенном домишке, где не было ничего, кроме ветхого войлока, замызганных одеял, кувшина и двух треснутых пиал.