Весна в краю родников

Остался позади шумный пыльный город с его лавками и торговыми рядами, промелькнули виноградники селения Калачаи́ Гули́ Сурх. Начался подъем. Машина бежала меж поблеклых, безжизненных холмов предгорья. Впрочем, они лишь на вид безжизненны. Я так думаю, потому что знаю наши городские холмы, в точности похожие на эти. Тут тоже, наверное, бегают прыткие длинноногие муравьи (у нас такого муравья зовут «конек»), скачут желто-зеленые кузнечики. Только та разница, вероятно, что тут полевые мышки и прочие грызуны посмелее, чем в городе. Вон они высунули мордочки над рыхлыми бугорками земли, бесстрашно глазеют на нашу машину глазками-бусинками.

Наверное, каждой весной эти склоны покрываются ярким ковром цветов и трав, а когда раскроются тюльпаны, тут все полыхает пламенем похлеще, чем на наших городских холмах.

Впереди дорогу перебежало и воровато скрылось в складке холмов тощее рыжее животное. Собака? В такой глуши?

— Шаго́л, это шагол, — начали мы втолковывать учительнице.

— Не шагол, а шакал, — поправила она нас, и не сразу разобрались мы все, что права и учительница, и мы: по-таджикски и по-русски название этого животного звучит почти одинаково.

Через полчаса езды мы достигли большого оазиса; деревья стояли здесь густо, плотно. До гор еще ехать и ехать меж холмами, которые становятся круче.

Деревца на холмах попадаются все чаще. Таких деревьев я нигде в городе и не видел. Они невысокие, стволы у них шершавые, это заметно и отсюда, из машины. А самое удивительное то, что не различишь, где у такого дерева листья, а где веточки: сплошная вязь, все одинаково.

— Арча́! — вскричал Талат.

— Да, это арчовое дерево, — подтверждает учительница. — Разновидность хвойных…

Мы уже поняли, что Александре Дмитриевне не все в своей жизни довелось видеть, но знает она все, потому что это есть в книгах. Иначе откуда бы ей знать нашу арчу?

Арчовые заросли становятся гуще, дорога круче и у́же, воздух прохладнее. Вот они, горы!

Перед нами предстала сказочная картина: гряда величественных каменных громад, верхушки которых кое-где оторочены нежным пухом облаков. Горы красивее, чем на всех картинках, они куда живописнее граненых полированных громад, которые представлялись моему воображению. Склоны в зубцах, как джугара, они серые, кое-где пепельно-желтые, местами красные как кровь.

— Горы… — в тихом восторге произносит учительница.

— Го-ры… го-ры… — повторяем мы и объясняем, как это по-нашему: — Кух… Кух…

— Горы — харашу! — восклицает Рахим, выражая наши чувства.

— Горы очень харашу, горы очень харашу! — повторяем мы вслед за ним.

В узком ущелье, возле охотничьего навеса, наш привал. Струится среди скал прозрачный ручей. Доносится легкий хвойный аромат арчовой рощи, бегущей вверх от самого ручья.

Мы поднимаемся в лес, с нами наперегонки карабкается раскрасневшаяся Александра Дмитриевна, покрикивая, чтобы мы не заблудились.

…После такой прогулки аппетит необычайный. И мы накрываем на берегу ручья поистине роскошный дастархан. Учительница извлекает из своей огромной сумки и раскладывает хлеб, холодное мясо, вареную картошку, соленые огурцы, помидоры, яйца, грозди винограда. У каждого из нас тоже есть что добавить к этому.

Я засмотрелся на странную еду из запасов учительницы. Она заметила, подвигает ко мне, приговаривает:

— Кушай, кушай, это картошка в мундире, а вот соленые огурцы!

Ни то, ни другое я не спешу есть, потому что еда непривычна, незнакома мне. Поэтому я и загляделся на нее. У нас ведь не принято было варить картошку в мундире и солить огурцы.

Осторожно попробовал… Вкусно! Мы наперебой угощаем Александру Дмитриевну, стараемся назвать все, что мы ей предлагаем, по-русски, а она запоминает названия по-таджикски. Вот если бы все уроки были такие веселые, живые, да еще в таком чарующем месте! Тут все понимаешь и запоминаешь с полуслова…

Мы не устаем любоваться горами, лесом, кристальной водой ручья. Солнечные лучи падают с небесной голубой выси, пронизывая горный воздух и проникая сквозь струи потока до самого дна ручья.

Вдруг над челом ближней горы навис клок лохматой темной тучи. Набежала тень, словно кто-то сумел молниеносно опустить занавес и скрыть светлую сцену. Хлынул дождь. Но что за чудо! Дождь искрился от солнца, свет которого пробился неизвестно откуда, и расцветил мириады дождевых нитей. Теперь было так, будто серебристая сверкающая кисея свесилась с самого неба.

Мы закричали:

— Гург зои́д, гург зоид!

«Волчица ощенилась!» — так привыкли мы кричать, когда одновременно солнце светит и дождь идет.

Учительница никак не может понять наших объяснений. Надежда на Азиза Эргаша, он растолковывает про волчицу так:

— Который баран кушает — мальчик сделал! Бача! За эта — есть солнце, есть дождь. Сразу.

Мы вспоминали с нашей учительницей этот эпизод несколько месяцев спустя, когда стали свободнее объясняться. «Это ведь был слепой дождь! — смеялась она. — Так по-русски. А вы мне толковали о волчице… Как же мне было понять?»