Весна в краю родников

Но за кем бы и за чем я ни наблюдал, со мной всегда — серебристый тополь, растущий за дувалом и видный мне с моей постели. Он стройно взметнулся к небу. Листочки у него зеленые с одной стороны и беловатые с другой, ими без конца играет ветерок, в глазах от этого рябит, будто смотришь в ослепительно солнечный день на сверкающие воды реки или хауза Морон. Узкая длинная тень тополя беспрестанно колышется на земле. Мерно шумит пышная крона.

Был ли этот тополь до моей болезни? Конечно, был, но я даже не замечал его существования. А за время болезни я не отводил глаз от друга моего затворничества. Забыл о нем лишь один раз — когда наблюдал за обрядом «бибимушкилькушо».

…Я хочу жить так же, как хотят жить птицы, без конца гомонящие в густой листве тополя. Не пустует этот приветливый птичий «дом». То прилетит стая воробышков, замрет на мгновение в ветвях и вдруг взлетает с шумным чириканьем, мчится прочь по каким-то срочным делам. То появится чиж, примостится на веточке, юрко поерзает и начинает петь. Заслушаешься! Временами тяжело налетает черная стая горластых ворон, облепляет верхушку дерева. Хищницы озирают округу рыскающими, настороженными взглядами — углядят что-то сверху и слетают к ореховым или фисташковым деревьям.

Мне ужасно хочется покинуть постылую постель, облегчить жизнь моей бабушки, собирать для нее хворост, колючки, торговать лепешками, помогать в шитье.

Наверное, это уже началось выздоровление, болезнь пошла на убыль. Но я ничего не понимал и горячо желал, чтобы обряд удался, а то ведь опять зря пропадут бабушкины хлопоты и расходы.

Он и удался, этот обряд. Бабушка перенесла меня в комнату, уложила у порога. Собрались женщины, уселись торжественно-чинно вокруг суфы. Одеты бабушкины знакомые в будничные платья, на головах маленькие шелковые платки, поверх — большой белый. Сидят недвижно, ни слова лишнего. Перед ними угощение — гора лепешек на медном подносе, изюм без хвостиков, чай.

Мое внимание привлекает блюдо с мукой, в нее воткнуты несколько свечей. Мука означает безмятежное счастье, а свечи — светлую дорогу в жизни.

Никто не пытается меня лечить, женщины заняты своим делом. Они слушают, как читает им Бибиойша какую-то удивительно интересную книгу. Это стихи. Они о волшебном, сказочном. Читает тетушка нараспев, с чувством. Белолицая, чернобровая, с живым взором, в молодости она была, наверное, женщиной привлекательной.

Тетушку Бибиойшу я слушаю не первый раз и уже рассказывал, как упоительно звучит ее мягкий, бархатный голос. Я чувствую, что на душе у меня становится умиротворенно, о болезни и думать не хочется.

Голова моя занята другим; глядя на одухотворенные лица женщин, на горящие над белым холмиком муки свечи, слушая завораживающий голос тетушки Бибиойши, я переношусь в рисуемый книгой мир, словно сам делаюсь участником сказочных событий.

Закончив свое чудесное чтение, Бибиойша бережно прячет книгу в чехол из ткани. Несколько минут женщины безмолвствуют, все еще находясь под впечатлением слышанного. Потом каждая достает деньги из кончика головного платка или из рукава и кладет перед чтицей в знак благодарности и ради того, чтобы мое избавление от тягот было успешным. Устроительница обряда, моя бабушка, выкладывает десятку.

Бабушкины гостьи долго и мирно пьют чай, беседуют о том о сем, о радостях-горестях жизни, обо всем, о чем любят поговорить женщины, когда сойдутся вместе. Надо сказать, я вообще люблю слушать разговоры взрослых. Для меня приоткрываются двери в неведомый мне еще мир людей, уже знающих белый свет, вкусивших горечь и сладость жизни. Взрослые особенно любят делиться раздумьями и суждениями о том необычном, волнующем, что каждодневно приносит новая жизнь — советская. Мне это интересно слушать. А если кто рассказывает что-нибудь совсем непонятное или историю скучную, я дремлю и сквозь дрему прислушиваюсь к шуму моего тополя.

Может быть, я давно уже здоров? А может быть, болезнь моя отступает из-за того, что я полон радости видеть бабушку не печальной и удрученной: она оживлена в кругу подруг, радостно суетится, потому что верит в этот обряд, видит, что ее внук немного ожил. Случилось чудодейственное «избавление от тягот»! — полагает она искренно. Однако я ведь уже накануне «бибимушкилькушо» почувствовал себя заметно окрепшим, ощутил, что во мне снова просыпается интерес к жизни. Не будь этого интереса, сам «чудодейственный» обряд оставил бы меня безразличным; не прибавили бы мне ни капельки тепла и сил умиротворяющая картина дружбы моей бабушки с ее гостями и волшебный мир книги.

…Я быстро пошел на поправку, начал стирать пыль с книжек и тетрадей, все чаще думать о школе.

Я словно на свет снова народился, когда впервые вышел за порог и присел на травку у ручья. Дышал полной грудью. Пахло мятой. Зелены листья ив. Шумит в вышине мой верный товарищ — тополь, заставлявший меня все время думать и знать, что жизнь не останавливается ни на миг.

Я отложил книгу, разулся, закатал штанины и смело ступил в прохладу быстрого ручья.

ПЕРВЫЕ УРОКИ РУССКОГО ЯЗЫКА