Весна Византии

― Здесь, в цитадели, ― сказал он наконец. ― Николас передал его гарнизону крепости.

Катерина уставилась на священника.

― Тогда я должна немедленно с ним поговорить. Оружие принадлежит мне. Парусник также принадлежит мне. Николас не имеет права им распоряжаться. Кто он вообще такой?

― Он человек, который спас тебя из Трапезунда, ― заявил капеллан ее матери. ― И ты не станешь ни говорить с ним, ни мешать ему в том, что он делает. Встань. Я же велел тебе встать. Мне нужно кое-что тебе сказать.

Она стояла и слушала, краснея и трясясь от злости из-за всех этих жестоких слов: насчет неуважения к матери, эгоизма и того, что он называл «детской страстью к чувственным удовольствиям». Тут уж Катерина слушать прекратила. Он был ханжа и грубиян. Глупый священник из монастыря, который умер бы от зависти, если бы только узнал, если бы только мог вообразить, что способны делать вместе мужчина и женщина… что они делают вновь и вновь, едва лишь останутся наедине… И тут Катерина осознала свою потерю, истерические рыдания начали раздирать ей грудь, и она рухнула на постель с закрытыми глазами, и слезы потекли по лицу, и тогда священник обнял ее, и прижал к себе, и что-то шептал, пока она не успокоилась.

* * *

По всему Керасусу уже знали о том, что совершил Николас. Его самого поймать не мог никто: он был то на вершине холма с Асторре и разговаривал с губернатором и с офицерами гарнизона, то на острове, где общался с Джоном и с монахами, то проверял груз вместе с Юлиусом и Пату, то на паруснике с Кракбеном, следя за погрузкой. Говорили, что он купил лошадей и теперь сооружает для них стойла в трюме. Когда они рассказали о судьбе, постигшей верблюда, он лишь задал пару вопросов, а затем сменил тему. После этого вместе с писцами он начал проверять провиант: животных, галеты, воду, фрукты и живую птицу, а также порох и снаряды. Ткани на складе он разглядывал целый час. Галеру за это время уже успели спустить на воду. Очень скоро мужчины, женщины и дети должны были отправиться в путь.

От Тоби и Годскалка Юлиус узнал обо всем, что случилось за последнее время. Пережитые события оставили свою мету и на лицах лекаря со священником, ― возможно, то были следы месячной осады или неких иных переживаний. Когда они рассказали, как им удалось сбежать, Юлиус сперва не поверил собственным ушам.

― Но как же вы сумели переодеться в турков?

― Я думал, Николас тебе рассказал. В тех тюках, которые мулы привезли из Эрзерума, была одежда.

― Он говорил о тканях, ― промолвил Юлиус. ― Сложенных, чтобы они были похожи на шелк-сырец. ― Он не скрывал изумления. ― Это старуха все устроила? Наверняка она знала, что во время осады только так можно переправить людей, под видом отряда, якобы отряженного султаном для отправки захваченного корабля в Стамбул. Гений. Просто гений! Никто и не осмелился бы задавать вопросов.

― Ну, не все прошло так гладко, ― промолвил Годскалк. ― Но большинство семей мы вывезли. Венецианский бальи решил остаться, а также многие генуэзцы. Зато с нами отправились моряки с парусника и почти все женщины и дети.

― А Параскевас? ― поинтересовался Джон Легрант.

― Ему дали шанс, но он отказался.

― А прочие трапезундские греки? ― Шотландец был настойчивым человеком.

― Что там насчет греков? ― поинтересовался Николас, забегая в комнату. Юлиус с интересом обернулся к нему. Этот новый Николас, каким-то чудом объявившийся в Керасусе прямо с борта «Дориа», мало чем походил на человека, с которым он расстался в мае по дороге из Эрзерума, и стряпчему не терпелось выяснить, чего же коснулись эти перемены. Сейчас он с любопытством наблюдал, как бывший слуга наклоняется через стол к Джону Легранту, держа хлеб и кусок мяса в одной руке.

― Ты оглох?

― Да нет, ничего. Просто спросил… Мне показалось, я видел, что греки сходят с твоего корабля.

― У них друзья в Керасусе. Официально мы никого из них не брали с собой. Но как нам выбирать? Объявить лотерею?

Он стоял, опершись плечом о стену и глядя на шотландца, по-прежнему с куском хлеба в руке.

― Ты мог бы заработать неплохие деньги, ― заявил тот. ― Если бы мы не сняли с корабля оснастку, к этому времени Дориа уже мог бы перевезти в Каффу массу народа.

― Мне казалось, ты был против, ― заметил Николас.

― Да, я и сейчас против. Если бы ты отправился в Каффу, то застрял бы в Крыму на всю зиму, а может, и на многие годы. Татары, генуэзцы, ужасная погода… Тоби бы это не понравилось. И у тебя не хватило бы места для груза.

― Именно это меня и тревожило больше всего, ― подтвердил фламандец. ― С другой стороны, греки ― такие же люди, как и все остальные, и нужно думать о подобных вещах, или, по крайней мере, делать вид, что думаешь о них, когда рядом Годскалк.

― Ты бросил монетку, ― предположил Джон Легрант.

Юлиус поежился в кресле.