Весной Семнадцатого

В просторном, будто из мрамора, зале с висячей, не зажженной еще лампой-молнией, поболе, чем в школе, со стульями и столом, с которых были сняты холстяные чехлы и дорогое дерево блестело, и пол, такой же, как стулья и стол, из мелких, в елочку, дощечек, блестел, посреди этого богатства стоял черный комод, а за ним, спиной к ребятам, сидела на черном круглом, на одной ноге, ни на что не похожем табурете знакомая весняночка-беляночка в кружевном платьице, с голыми ножками и ударяла пальчиками то одной руки, то другой, то обеими вместе по белым и черным ладам, как у гармоней, но очень большим. А пальчики у девочки были совсем-совсем маленькие. И казалось странно и непонятно, как она может ударять такими крошечными, слабенькими пальчиками по большущим ладам и вызывать из комода такую сильную, оглушительную музыку. Гудел, гремел не черный комод, совсем невидный, так себе, комодишко, - грохотал весь зал, весь дворец, так что валявшаяся на блестяще-скользком полу соломенная шляпка с ленточками, казалось, подпрыгивала. А музыка вырывалась из окна и действительно будто поднималась до облаков.

Потом весняночка-беляночка сидела неподвижно, положив пальчики на спокойные лады, отдыхала, а зал долго был полон звуков, они затихали, становились мягче, тоньше, замирали вовсе. Наступила тишина, лишь громко стучало у Шурки сердце. Стало чутко, что где-то близко зашуршало и затрещало железо подоконника, словно кто-то еще лез в окно слушать.

Девочка оглянулась, не испугалась нисколечко, не вздрогнула даже, она просто обрадовалась.

- Идите сюда! - закричала она своим звонким, высоким голоском. - Я умею играть "Неаполитанскую песенку". Слушайте!

Круглый табурет на одной ноге повернулся с девочкой, она оттолкнулась и завертелась вместе с сиденьем. Оказывается, верхушка табурета поворачивалась, как батин гончарный круг на станке.

- У меня в Петрограде была учительница, Нина Ивановна, злю-ущая, и я не умела играть "Неаполитанскую", - рассказывала Ия. - А сейчас вот играю получше Нины Ивановны противной... Да идите же сюда скорей! Слушайте!

Ребята подчинились, влезли в окно и очутились в зале, куда их не пускали даже тогда, когда Яшкина мамка и снохи деда Василия мыли в барском доме полы и натирали их воском. Тогда всех гнали прочь, а сейчас приглашали сами хозяева слушать музыку. Разве можно отказаться?

Оказывается, можно: Катьки Растрепы с ними не было. На подоконнике она висела рядышком, а сейчас куда-то пропала, точно провалилась сквозь землю. "Начинается!.." - подумал Шурка.

Ия играла, пальчики ее старательно-отчетливо ударяли по ладам, иногда прямо-таки бегали, и черный комод нежно и громко выговаривал песенку, какой ребята не слыхали, очень складную, переливчатую, такую же понятную, как песенки пленного Карла на губной гармошке. Яшка и Шурка подошли к пианино вплотную, чтобы все лучше разглядеть и лучше услышать.

Тут просунулась в дверь голова сердитой няньки, той самой, что ходила в белом фартуке и всегда оговаривала во всем барчат.

- Барышня, кушать молоко, - сказала нянька, вглядываясь, принимая слушателей за братишек девочки. - И вам, кавалеры, пить моло... - и запнулась, разглядела, глаза у ней полезли на лоб. - Ка-ак вы сюда попали? завопила она. - Прочь пошли! Живо!

- Нянька, не смей! - закричала, заплакала и затопала ножками Ия. - Это мои гости... Не сметь!

Приятели не успели выскочить в окно обратно, как появилась сама барыня. Она не удивилась, ничего не сказала, только попросила дочку перестать плакать и кричать.

- У меня гости, - твердила Ия. - Да, мамочка?

- Да, девочка, и я очень рада, - отвечала Ксения Евдокимовна. Здравствуйте! Яшу я знаю давно, а второго мальчика не помню.

- Мамочка, да это же Шурка! - закричала и засмеялась дочь. - Шурка, Кишка, как же ты не знаешь? Я тебе сколько раз говорила про него. Вот он и есть, Кишка, мой хороший знакомый.

- Ах да, припоминаю. Но, пожалуйста, без прозвищ. Здравствуй, Шура. Ксения Евдокимовна протянула Шурке белую теплую руку и стала разговаривать с ним и с Яшкой.

Появились братишки Ии, Витька и Мотька, большеголовые, стриженые, на одно лицо, в летних полотняных рубахах-гимнастерках со светлыми пуговицами. Барчата вылупили глаза, как нянька.

- У нас гости, - звонко повторила Ия.

Витька и Мотька обрадовались, хотели потащить гостей за собой, показать ружье "монтекристо", которое сыскалось-таки где-то на чердаке и отлично стреляло пульками.

- После. Идемте сейчас в столовую, - распорядилась Ксения Евдокимовна, грустно-ласково улыбаясь Шурке и Яшке, ободряя их. - Давайте все пить парное молоко.

- С сахаром, - добавила девочка. - Шурка, ты любишь парное молоко с сахаром? - спросила она.

Настала очередь Шурке вытаращить глаза. Он хотел ответить и поперхнулся.

- Не-не... не знаю, - выговорил наконец он. - Не пробовал, - признался он откровенно и почувствовал, как кровь отчего-то хлынула ему в лицо и тонко, больно зазвенела в висках.

- А ты, Петух? Извиняюсь, Яша, молоко с сахаром любишь?

- Не люблю, - схитрил Петух. - Терпеть не могу!