Весной в последний раз споет жаворонок

— Само собой разумеется, фрау доктор. Все будет так, как вы пожелаете. Вот, любуйтесь, пожалуйста. Снимаю шляпу. Серьезно. Хотите проверить? Да пожалуйста! Значит, завтра я не лечу в Голливуд. Голливуд может подождать. Есть дела поважнее. Мы будем сидеть вместе и просматривать договора — строчку за строчкой. То, что вам не понравится, будет изменено. Я знаю, какой проект у нас будет. И что от него зависит. Более важного проекта не будет никогда. Я уже все знаю, дорогая фрау доктор. Взгляните на доктора Марвина, господина Боллинга, фрау Рот. Увлечены все.

Зазвонил телефон. Мириам сняла трубку.

— Фрау доктор Гольдштайн, — раздался в трубке женский голос, прежде чем она ответила, — здесь внизу находятся три человека. Месье и мадам Виртран и мадемуазель Деламар. Я не хочу повторять предыдущую ошибку. Я…

— Попросите, пожалуйста, господ подняться, — сказала Мириам. — Я буду ждать их у лифта.

Она шла длинным коридором через новое здание и потом немного через старое до гобеленов у лифта. Навстречу ей вышли две женщины и мужчина. Мужчина посмотрел на нее и воскликнул:

— Мириам!

— Герард!

Он обнял ее.

— Господи Боже мой, кто убил Маркуса? Какой проклятый…

— Герард…

— Да?

— Умер другой. Марвин жив.

Виртран смотрел на нее, ничего не понимая.

— Жив?

— Да. Он в моем номере.

— Пойдем!

Виртран схватил жену за руку и помчался вперед. Мириам поспешила за ними.

Вторая женщина немного постояла возле лифта, потом неторопливо пошла вслед. У нее были голубые глаза, короткие светлые волосы и нежное лицо с прекрасной кожей. Она была стройной, длинноногой и казалась очень хрупкой. Темно-серая юбка плотно облегала бедра и расширялась книзу. Жакет в мелкую клетку с черным кантом на воротнике, обшлагах и на прорези карманов был застегнут на все пуговицы. Строгий облик дополняли черные туфли и темно-серые чулки.

Когда она вошла в номер Мириам Гольдштайн через незакрытую дверь, супруги Виртран все еще обнимали Марвина. Черные волосы Моник были подстрижены по-мальчишески коротко. Она была под стать Герарду — крупному, высокому, узколицему. В его волосах виднелась проседь. Он не переставая шлепал Марвина по спине, а Моник гладила руку Маркуса.

Молодая женщина закрыла за собой дверь в номер и остановилась. Она производила впечатление человека сдержанного и деликатного. Наконец Герард выпустил Марвина из объятий, и тот увидел ее.

— Изабель! Excuse moi![5] — Он быстро подошел к ней, обнял за плечи и провел в комнату, что-то негромко говоря по-французски. Слышно было только последнюю фразу: «…alors, ma chere, s'ie te plait!»[6]

Женщина — воплощение шарма и молодости — обвела всех лучистым взглядом и заговорила по-немецки, бегло, но с небольшим акцентом:

— Меня зовут Изабель Деламар, я секретарь господ Виртран, а также их переводчик. Они говорят по-английски и немного по-немецки, но им приходится много работать и в других странах.

— Откуда вы так хорошо знаете немецкий? — поинтересовался Боллинг, с восхищением смотревший на Изабель.

— Я изучала его, как и другие языки.

— Какие?

— Кроме немецкого еще английский, испанский, португальский и итальянский.

— Черт возьми! — Боллинг даже рот открыл.

Моник Виртран заговорила по-французски. Изабель рассмеялась и покачала головой.

— Mais oui, mais oui, — настаивала Моник.

Изабель смущенно пояснила:

— Мадам Виртран… она очень любезна, но она, конечно, сильно преувеличивает… Она просит… нет, она настаивает, чтобы я сказала, что она и ее муж ни дня не смогли бы проработать без меня. Хотя, конечно, это не соответствует действительности.

— Это соответствует действительности! — воскликнула Моник. — Соответствует!

Все засмеялись. Виртраны подошли к Йошке Циннеру и заговорили с ним по-английски. Затем трое французов побеседовали с Гиллесом на родном языке. Во время этой беседы Гиллес не сводил глаз с Изабель. Казалось, что все происходящее нимало не задевает его, и он находится мыслями где-то очень далеко отсюда.

Было уже совсем поздно. Йошка Циннер представил свой проект чете Виртран и сумел заинтересовать их. Моник сказала, что Маркус должен непременно снять серию, рассказывающую обо всех возможностях экономии энергии, а Герард предложил в помощь свои связи и труды. У них возникали все новые и новые мысли, вопросы и опасения, и Изабель старательно переводила.

Беседа становилась все теплее и дружественнее, и у Гиллеса внезапно появилось ощущение, что все идет именно так, как было много лет тому назад в послевоенном Берлине, в его доме в Грюневальде, когда у них с Линдой собирались актеры и писатели, политики, певцы и художники. Такая же атмосфера дружбы и тепла была сейчас в номере, и Гиллеса переполняли воспоминания. И все же, все же, думал он, здесь есть и нечто другое, совсем другое. То, что он видел и слышал здесь, не было правдой. Это была неправда.

Он сидел у окна, курил трубку и внимательно слушал. И беспрестанно смотрел на Изабель, которая спокойно и уверенно переводила, не запинаясь и точно применяя слова. Она положила ногу на ногу, и он успел заметить, что ее темно-серая юбка с внутренней стороны отделана тканью в мелкую клетку.