Весной в последний раз споет жаворонок

— Верно, господин прокурор! Ватцлавик говорит: великие идеалы важны, когда возникает опасность. Когда вокруг царят смерть и разрушение, человек направляет все силы на сохранение жизни и ищет веру или иные убеждения, которые помогают ему выживать. Интервьюер спрашивает: «Можно ли утверждать, что поскольку наше существование так хорошо обеспечено, то веры в нас меньше, чем раньше?» И Ватцлавик отвечает: «Безусловно».

— Неутешительный вывод, — сказал Ритт.

— В общем, да. Накануне двухтысячного года непременно что-то произойдет, говорит Ватцлавик. И проводит параллель с 999 годом, отмеченным беспримерной истерией. Тогда не было озоновой дыры, кислотных дождей, СПИДа. Но и тогда предсказывали конец света и гибель Земли в огне и чуме. И вот послушайте, господин прокурор, что говорит Ватцлавик — дословно: «Я чувствую себя уверенно, потому что отношусь к тем людям, которые верят, что человек сам создает ту действительность, в которой живет. Безумие 999 года не коснулось стран, которые не приняли христианское летоисчисление. Для них этот год был обычной календарной датой». Великолепно, не правда ли? — Хансен улыбнулся.

— Великолепно, — ответил прокурор, пристально смотревший на него. — А почему же вы отозвали обвинения против Марвина, который так жестоко избил вас?

Хансен ни на секунду не замешкался с ответом:

— Он мой старый друг.

— Друг?

— Да. Уже четверть века. Мы вместе учились, я изучал химию, он — физику. Мы были практически неразлучны, пока он не изменился так поразительно. До недавнего времени он работал в Управлении по надзору в Хессингском министерстве экологии. А потом — под влиянием примет времени, не иначе — стал человеком, одержимым навязчивой идеей. Я бы даже сказал, параноиком. Например, в его понимании всеми химическими и фармакологическими фабриками руководят преступники, губящие этот мир. Он сам культивировал в себе слепую ненависть, да, именно слепую ненависть, и особенно — против меня, поскольку я был для него самым досягаемым, — голос Хансена стал таким тихим, что Ритт едва разбирал слова. — Это трагично. Ведь погибает дружба, самая верная из тех, что существуют. Простили бы вы его, господин прокурор, учитывая все эти обстоятельства? Сняли бы обвинения?

— Это неправда, — раздался женский голос.

Ритт и Хансен обернулись к двери. Они не заметили, как в палату вошла женщина лет сорока в кремовом платье и с букетом алых роз.

— О, Элиза, — произнес Хансен.

— Хилмар, любимый!

Женщина была высокой и широкоплечей, с узкими бедрами и длинными красивыми ногами. Темные волосы были подстрижены под «пажа». Облик дополняли карие глаза и крупный пухлый рот. Она бросила на кровать белые кружевные перчатки, наклонилась и поцеловала Хансена в губы.

— Элиза, — сказал Хансен, когда она выпрямилась, — этот господин — прокурор Ритт, а это его стенограф, господин… простите, забыл…

— Хорн, — сказал Ритт. Хорн промолчал.

— Хорн.

— Я знаю, любовь моя, — ответила женщина.

— Откуда? Простите, господин прокурор, это моя супруга, Элиза.

— Очень рад, — сказал Ритт. Хорн снова промолчал.

— Мне сообщили сотрудники криминальной полиции за дверью, — пояснила Элиза Хансен.

— Так что же неправда? — спросил Ритт.

— Причина, которую мой муж называет, объясняя, почему он снял обвинения против Маркуса… против господина Марвина.

— Элиза, прошу тебя, — слабо запротестовал Хансен.

— Оставь! — резко ответила женщина. — Все равно господин прокурор докопается.

— А какова же истинная причина, фрау?

— Хилмар снял обвинения, потому что я его попросила.

— А почему вы его попросили?

— Потому что Марвин восемь лет был моим мужем.

— Он был… — пораженный Ритт осекся.

— Мы были женаты больше восьми лет. У нас есть общая дочь, Сюзанна. Наверное, вы в курсе, что и Сюзанна ушла от него.

— Это я знаю. Но каким образом…

— Я все объясню, господин прокурор, — Элиза Хансен казалась воплощением энергичности и решительности. — Я ушла от Марвина одиннадцать лет назад. Он никогда не простит мне этого. И никогда не простит Гилмара — за то, что я ушла к нему.

— Элиза, — смущенно вставил Хансен.

— О, пожалуйста, любимый! Нападению на Гилмара есть одно-единственное объяснение — чудовищная ревность моего бывшего мужа Маркуса Марвина.

Открылась дверь, в палату вошел доктор Хайденрайх.

— Господин прокурор!

Ритт поднялся.

— Прошу прощения. Мы уже уходим, — он подал знак Хорну, и тот закрыл свой аппарат. Ритт взглянул на Элизу. — Нам придется еще пообщаться, уважаемая госпожа Хансен.

— Всегда готова, — ответила она, и глаза ее заблестели. — В любой момент, когда вам будет удобно.

Служебная машина везла их из госпиталя обратно в Управление. Шофер покрутил ручку настройки радио. Передавали новости.

«…впервые руководители, отвечающие за экологию Германии, подняли озоновую тревогу, — вещал голос диктора. — Опасности подвергаются прежде всего дети, пожилые люди, спортсмены и астматики. Им надо избегать перенапряжения. Депутаты потребовали ввести запрет на передвижение всех автомобилей с неотрегулированным карбюратором».