Весны гонцы. Книга 1.

— Что? — угрожающе протянула Алена. Она отлично поняла, о ком речь, но ее до того извели цинично-практические рассуждения Клары по поводу Глеба, что она вскипала при малейшем намеке.

— Ты чего бесишься? — Джек отчетливо произнес: — Я спрашиваю: как твой великолепный кэп?

В этот момент легко, с шиком пристукивая каблуками, их нагнал Олег в паре с Ликой и, чуть не налетев на Джека, озорно ткнул его пальцем под мышку. Лика громко засмеялась, но глаза ее оставались застывшими, удивленными. Ей было невесело на этой вечеринке. И Алена это поняла.

— Уступила бы ты ей своего уютного кавторанга. Тебе он все равно надоест. А Лильке такая тихая пристань вполне… — равнодушным тоном дразнил Джек и пристально следил за лицом Алены.

— Твое какое дело! — Алена вырвалась от Джека, выскользнула из круга танцующих, пробежала по темному коридорчику в кухню и остановилась между плитой и горой немытой посуды.

До сих пор она не думала всерьез: когда и чем кончится ее дружба с Глебом? Ничто пока не грозило нарушить ее. Глеб приезжал к ней. Иногда они ездили за город, редко вдвоем, а по большей части в сопровождении свободных членов «колхоза». Иногда скопом отправлялись в кино. Глеб участвовал во всех спорах и дурачествах, с ребятами дружил, был внимателен ко всем девушкам, ничем не подчеркивал общеизвестного факта, что приезжал все-таки ради Алены. Она тоже никогда не щеголяла своей особой дружбой с ним, хотя в душе гордилась: Глеба полюбили. Надо отдать справедливость и такту «колхозников»: никто ничем не выдавал, что всем известный факт для них не секрет.

Музыка смолкла. Алена вернулась в комнату, с порога увидела Лилю и привычно двинулась к ней, привычно обняла Лилю, но совсем непривычное чувство, как невидимая стена, отделило ее от Лили.

Глава двенадцатая. Потери

Анна Григорьевна поставила условие: на целину поедет только тот, кто сдаст сессию без троек. Угрожающее положение было у Лили и у Жени, но оба так хотели ехать, что даже Лиля занималась без понукания.

Мысль о поездке на целину «озарила», конечно, Огнева. На майской вечеринке «капустник» удался на удивление. И Анна Григорьевна не только бурно аплодировала со всеми и смеялась до слез, но после сказала:

— Молодцы. Остроумно. Весело. Молодцы!

И вдруг Огнев бросился перед ней на колени:

— Анна Григорьевна! Позвольте нам бригадой на целину!

В ту же минуту Лилька, сияющая, как ребенок, протянула к Соколовой руки:

— Позвольте!

Следом за ней бухнулся Миша:

— Позвольте!

Алена:

— Позвольте!

Зина, Агния, Глаша, Олег.

— Аленке за шапкой необходимо! — воскликнула вдруг Лиля.

Под общий смех Соколова, как бы проверяя своим «рентгеновским» взглядом каждого, подняла обе руки.

— Поддерживаю и помогу.

Все закрутилось, завертелось, покатилось, понеслось. Готовились к зачетам и тут же на уроках сольного пения учили дуэты для целины, в переменах после сценической речи Наталия Николаевна слушала прозу и стихи — для целины, вечерами репетировали чеховское «Предложение», современный водевиль, сцены из «Не все коту масленица» и «В добрый час!». Показывали Анне Григорьевне и работали снова. Откуда только брались силы.

Дни летели.

— Несемся, как на ракетном снаряде, — с восторгом определил Женя, — не расшибиться бы.

Курс работал дружнее, чем во времена знаменитого БОПа — мечты, похороненной в министерских архивах. Даже те, кто не вошел в «целинную бригаду» (то есть почти половина курса), помогали, чем только могли.

Уже благополучно прошли зачеты. Последний — по актерскому мастерству — был настоящим праздником: о двух актах из «Трех сестер» заговорили в институте. Когда замерли последние слова Ирины — Лили: «В Москву! В Москву! В Москву!» — седовласый Линден взял Анну Григорьевну за руку и, наклонясь, зашептал так, что все услышали:

— Убила, мать, наповал. Кое о чем спорю, но методически великолепно! Завидую.

Старик Вагин, склонясь над Анной Григорьевной, взял ее руку и по-старомодному поцеловал:

— Преклоняюсь, коллега…

Барышев перебил его:

— Прошу членов комиссии в кабинет директора, — сказал он с обычной стеклянной улыбкой.

В институте существовали авторитеты, с которыми приходилось считаться, потому что от них — директора, заведующего кафедрой, замдиректора — зависело многое. Но куда сильнее, крепче был авторитет Соколовой и Линдена, их оценки иной раз для студентов значили больше, чем отметка в зачетной книжке. Пользовался доверием и старик Вагин. Человек большого таланта, с подлинной культурой и вкусом, Вагин отлично чувствовал настоящее, живое на сцене, к его мнению прислушивались, особенно уважая за прямоту.

Рассказывали, что, выйдя в коридор после экзамена «директорского курса», Вагин весело и добродушно сказал Таранову:

— Эка навалял, друг сердечный! Ох и навалял!

И вот самые уважаемые авторитеты, Линден и Вагин, уже высказались. Друзья курса, будущие режиссеры — студенты Линдена повторяли: «Нечего вам паниковать. Играли здорово все», — и тут же схватывались в споре о толковании образа Маши и Тузенбаха.

А все-таки курс ждал свою Агешу с великим нетерпением: она — высший суд.