Вест-Индия

Почти победил — глаза Эдварда Пила пожирали Шейлу. Казалось, он равнодушен к золоту, к потере власти и собственной жизни; подавшись вперед, стиснув рукоять клинка, он смотрел на нее, и его тонкие губы кривились в усмешке. Потом Пил откинул голову, оглядел стоявших у борта, будто отыскивая кого-то, и усмешка сделалась шире. Сердце Серова гулко стукнуло, их взгляды скрестились лезвиями шпаг, и смертным холодом повеяло от их незримого удара. Он был как гонг перед началом поединка, и оба знали, что в живых останется один. Корабль и женщина могли принадлежать лишь одному из них.

— Вот ваша доля. — Серов поворошил монеты, и золото протяжно зазвенело. — С теми, кто готов пойти за мной, я рассчитаюсь здесь и сейчас. И с остальными тоже, но не дукатами. — Он вытащил шпагу и хлестнул по планширу клинком. — Шлюпки поданы, джентльмены! Кому я не по нраву, вон с моего корабля!

Темные зрачки Пила вспыхнули.

— Корабль еще не твой, — сказал он, направляясь к трапу. — Эй, парни, расступитесь! В стороны, в стороны! И опустите ружья! — Он оттолкнул двух мушкетеров и повернулся к Серову, сжимая шпагу и кинжал. — Мы решим наш спор как мужчины, по законам Берегового братства. Хочешь рассчитаться здесь и сейчас? Ну, так тому и быть!

Момент истины, мелькнуло в голове Серова. Миг, когда ни золото, ни серебро, ни миролюбие, ни ум и хитрость не помогут. Даже пушки форта бесполезны, как и люди, что пришли с тобою — будь их хоть целая армия! Остаешься тем, что ты есть, человеком без титулов и званий, владений и богатств, и все твое имущество в эти мгновения — тонкая полоска стали. Лишь она стоит между тобой и смертью…

Он сбросил камзол, шагнул вперед, но кто-то ухватился за рубаху, брызгая слюной и бормоча:

— Кинжал! Возьмите мой кинжал, маркиз!

Ван дер Вейт совал ему дагу[98]. Ее эфес щетинился пятидюймовыми шипами, обтянутая кожей рукоять прочно легла в ладонь.

— Спасибо, капитан, — сказал Серов и двинулся навстречу Пилу. Палуба глухо рокотала под его шагами.

Они сошлись на шканцах. Бизань стрелой огромного лука нависла над ними, и длинная тень от мачты легла им под ноги, точно граница, разделяющая врагов. Пил сместился вправо — так, чтобы солнце светило противнику в глаза. Шпага и кинжал в его руках мерцали, как два серебряных луча луны.

Клинки соприкоснулись с резким лязгом, Серов уверенно отбил удар, затем другой, чувствуя, как напрягается кисть в привычном усилии. Шагнув к переборке квартердека, он парировал кинжалом выпад и сам нанес укол, отраженный Пилом. Потом замер в боевой стойке, всматриваясь в лицо врага, отступающего к борту. Оно было хмурым — Пил, вероятно, сообразил, что избиения младенцев не получится.

Сзади поднялся ропот. Голоса, переплетаясь друг с другом, гудели, грохотали и хрипели, слух фиксировал отдельные слова и выкрики, что, просочившись сквозь гул и биение крови в висках, падали раскаленными каплями. «Бей! Бей!» — донеслось к Серову. «Проткни ему печень! Вырежи сердце! В ад отправь! Козел, моча черепашья, отродье дьявола!» И снова: «Бей, бей, бей!»

Кому кричали, кого хотели поддержать? Его или Пила? На мгновение он ощутил себя на арене, только не современного цирка, а древнего, где состязались гладиаторы, где ретиарий ловил мирмиллона[99] сетью, а тот оборонялся мечом. В следующий миг Пил, оттолкнувшись от фальшборта, прыгнул к нему, и мысль о цирке и зрителях покинула Серова.

Шпаги плясали в воздухе, хриплое дыхание аккомпанировало звону и скрежету металла, солнце безжалостно жгло плечи и спину, вышибая пот. Атака Пила была стремительной и жесткой; уверенный в своем искусстве, он, вероятно, решил разделаться с противником двумя-тремя ударами. Это почти получилось: мелькнула шпага, целясь в горло, Серов перехватил ее гардой, пытаясь отвести клинок, стиснутый между шипом и лезвием, и в ту же секунду сталь ужалила его бедро. Он отскочил, еще не почувствовав боли, а только влажную струйку, что текла в сапог. Пил ухмыльнулся — острие его кинжала было окровавлено.

Тонкие губы врага зашевелились.

— Щенок! Думаешь, ты ее получишь?

— Каждый получит то, что заслужил, — вымолвил Серов.

Зубы Пила хищно блеснули, дыхание с шумом вырвалось из груди.

— Вот как! Французский ублюдок любит пофилософствовать… И что же достанется мне?

— Прах и пепел. Только прах и пепел!

Рана кровоточила, но была неглубокой. Они снова сошлись на тесном пятачке между бизанью и грот-мачтой; Пил напирал, то грозя кинжалом, то вращая клинок и делая внезапные выпады, Серов упрямо оборонялся. Уроки лекаря Росано пошли ему на пользу, но в эти минуты он понимал, что бьется с мастером, чей опыт и боевое искусство совершенны. К тому же Пил казался не слабей его физически и обладал таким же ростом и длинными руками; и, вероятно, он взялся за клинок в том возрасте, когда Серов учил алфавит и складывал три с четырьмя.