Вест-Индия

Они пересекли эспланаду перед губернаторским дворцом, поднялись по лестнице и были встречены парой чернокожих лакеев. Один повел хирурга на второй этаж, другой остался с Серовым в патио — видно, приглядеть, чтобы разбойник чего-нибудь не спер. Прошло с полчаса, Росано все не появлялся, и Серов решил, что лечение мадам де Кюсси — процедура долгая, ибо болезней у нее много: и мигрень, и боли в пояснице, и неприятности с желудком. Заскучав, он покинул внутренний дворик и прошел задним покоем в сад, благоухавший с северной стороны резиденции.

Тут росли деревья, названий которых он не знал, тянулись дорожки, посыпанные мелкой галькой, свисали с ветвей лианы, и звенел, щебетал, чирикал многоголосый птичий хор. Серов шагнул на тропинку меж двух высоких решеток, оплетенных плющом, остановился, оглянулся — негр-лакей, выпучив глаза, следил за ним от двери.

— Боишься, пальме ноги приделаю? — сказал Серов по-русски. — Ну-ка, брысь отсюда! Изобрази сквозняк!

Негр не понял, только еще больше выкатил белки. Со вздохом Серов побрел по дорожке, полюбовался кустиком, усыпанным алыми цветами, может, орхидеями или чем еще, поглядел на разноцветных птиц, носившихся над головой, втянул теплый ароматный воздух и с тоской припомнил, как пахнут зимние ели в подмосковном лесу. Потом подумал: вот возвратится он в Москву, а что там будет знакомого? Кремлевские стены и башни, собор Василия Блаженного, какие-то храмы и старые здания? Тверской и Арбата в привычном виде нет, нет Третьяковской галереи и других музеев, нет кафе, библиотек и институтов, нет метро и даже завалящего трамвайчика… Нет, конечно, и дома, где живет Татьяна Добужинская, его последняя клиентка… Вот если бы уже стоял, то можно было бы отправить ей послание, замуровав его в стену квартиры: мол, супруг ваш мной не найден, однако есть тому объяснение — хватил Константин Николаевич чего-то в аномальной зоне и провалился в темпоральную дыру. А следом за ним и я…

Дорожка повернула к уютному пятачку, скрытому среди зеленых зарослей. Тут находились скамья под тентом и раскладной столик, где лежали гитара, веер и еще какие-то дамские пустячки, вязанье или вышиванье. Серов первым делом заметил гитару — она была почти такой же, как инструменты, к которым он привык. Потом его взгляд переместился на скамью, на сидевшую там девушку, и он вздрогнул.

Шейла Джин Амалия! Но как она переменилась! Белое платье с корсажем, подчеркивающим грудь, собранные в корону светлые волосы под кружевной накидкой, широкий атласный пояс, что обхватывает стан, кольца на длинных изящных пальцах, а в ушах — сапфировые, в цвет глазам, сережки… Прекрасное видение! Хотя кое-что напоминало о прошлом — из-под гитары выглядывала рукоятка кортика.

Серов замер, потом кашлянул и, когда Шейла подняла взгляд, широко улыбнулся. Он не был отъявленным сердцеедом, но знал по прежнему опыту, что робких девушки не любят.

— Ты?

Ах, каким звонким, каким нежным был ее голос!

— Кажется, я. Хотя не уверен… В таком саду и в такой компании мне, наверное, не место.

Глаза Шейлы лукаво блеснули.

— И все же ты сюда попал. Перелез через изгородь?

— Нет, пришел с лекарем. Он должен избавить хозяйку от мигрени.

— Жаклин де Кюсси? Да-да, я знаю, она говорила, что дядюшка пообещал прислать Росано.

— Вот и прислал. А заодно — меня, чтобы синьор хирург дорогой не напился.

— Он пьет не с радости. — Шейла строго поджала губы.

— Все мы пьем с горя, а с радости только выпиваем, — сказал Серов. — Могу я присесть?

— Да. Во-он там. — Она показала на дальний край скамейки.

— Могу смотреть на тебя, раз дядюшки Джозефа здесь нет?

— Можешь, но не очень долго. Дядюшки нет, но есть Жаклин, и я у нее в гостях. — Шейла с чинным видом сложила руки на коленях. — Жаклин говорит, что молодая дама не должна оставаться наедине с кавалером. Запрещено правилами этикета.

Ее глаза лучились и смеялись. Господи, подумал Серов, она же совсем такая, как наши московские девчонки! Нет, лучше в сто, в тысячу раз! Есть в ней что-то кроме ума и красоты… Может быть, уверенность в себе и внутренняя сила? То, что даровано человеку, который часто видит смерть и не боится ее?

Взяв со стола гитару, он сказал:

— Правила этикета я знаю лучше мадам де Кюсси. Как-никак я почти маркиз.

Струны покорно зарокотали под его пальцами. Это оказался превосходный инструмент, только слегка непривычный — струн было не шесть, а пять[42].

— Ты играешь? — спросила Шейла, немного придвинувшись к нему.

Кивнув, Серов запел:

Надоело говорить и спорить
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимала паруса.

Капитан, обветренный как скалы,
Поднял флаг, не дожидаясь дня.
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина…

Он пел на русском и когда закончил, Шейла опять подвинулась ближе и спросила:

— Это ведь не французский, да? Французский я знаю, а это совсем другой язык…