Вести приходят издалека

Маша с ним поговорить хотела, поэтому, быстро выпив чашку чая, поторопилась в Институт нейрохирургии мозга. Отъезд домой пришлось отложить. Хорошо, если удастся в шесть вечера уехать.

Стольников почему-то не очень удивился Машиному приходу, но очень обрадовался.

— Ну?

— Что? — спросила она.

— Привезли документы?

— Нет, но знаю, где они.

— И где же? — красивое лицо Стольникова стало напряженным.

— Документы находятся у родных Цацаниди. У наследников.

Лицо профессора из напряженного стало откровенно злым.

— Вы за дурака меня держите?

— А что, — невинно спросила Маша, — вы и к ним воров посылали, как к Ане Григорьевой?

Стольников смотрел на нее с высокомерным презрением.

— Каких воров? Зачем мне посылать к ним воров? Я зять академика Цацаниди! Ясно вам? Женат на его дочери. Я и есть его родственник и наследник!

Маша растерялась, мысленно ругая Марину.

— Тогда у меня нет других версий, — выпалила она наконец. — Так что на меня больше не рассчитывайте и никаких парламентеров ко мне больше не посылайте.

— Мария Владимировна, — расплылся в хищной улыбке Стольников, — даю вам последний, самый последний шанс. Если вы не перестанете придуриваться и не принесете мне документацию, вы горько пожалеете об этом. Я вас предупредил. А сейчас, если вам нечего больше мне сказать, ступайте вон!

— Почему же нечего, — улыбнулась Маша и выдала длинную, витиеватую и такую нецензурную фразу, что у Стольникова отвисла породистая челюсть.

Вылетев в коридор и с размаху захлопнув за собой дверь приемной, Маша двинулась было к выходу, но притормозила: ей навстречу шел Иван Федорович Клинский. Своей обычной неуверенной стариковской походкой, чуть более, чем обычно, ссутулившийся, он шел, бережно неся на перевязи забинтованную руку. Подзажившая после ожога щека ярко-розовым пятном выделялась на смуглой коже. Взгляд у Клинского был озабоченный.

Волна жалости к нему и ненависти к тем, кто пытался его убить, снова захлестнула Машу Рокотову. Неужели это и в самом деле Цацаниди? Жаль, что его уже нельзя наказать за все, что он делает, он уже мертв. Неизвестно, повезет ли «пинскому еще раз, когда на него будет оказано смертоносное воздействие.

— Машенька! — обрадовался старичок, и лицо его просветлело. — Ты что здесь делаешь?

— Если честно, Иван Федорович, то ищу концы тех преступлений, которые здесь творятся. Хочу узнать побольше об экспериментах Цацаниди. А вы?

— Вот и я тоже. Только ц-ц… — Клинский заговорщицки поманил Машу здоровой рукой. Они вышли на лестничную клетку. Клинский закурил.

— Я после нашего с тобой разговора всю голову себе сломал. Вдруг, да и в самом деле вживил мне Цацаниди эти имплантанты! Сломать-то я голову сломал, а вот разобрать ее и посмотреть, что там и как, я не могу. Но и не выяснить правду я тоже не могу. Понимаешь? Как с этим жить дальше? А у меня здесь есть канальчик. Маленький, но надежный. Хочу через тот канальчик свою историю болезни добыть. Просто так не дают, говорят, уничтожена. Только ведь такие документы не уничтожают.

Маша печально покачала головой.

— Иван Федорович, мне думается, не поможет вам ваш канальчик. Наверняка историй болезни таких, как вы, нет. Все, что касалось этого прибора, исчезло. Стольников по-прежнему считает, что эти документы у меня, что помощница академика их передала мне перед смертью. Я у нее на домашнем компьютере нашла небольшую базу данных на девятнадцать пациентов. Похоже, это как раз те, на ком экспериментировал Цацаниди. Вас там нет.

— Нет?! Так значит, у меня в голове пусто? Э-э, в смысле нету имплантантов-то?

— Это не факт, — возразила Маша. — Может, вас просто в эксперименты не стали вовлекать, вы же отказались.

Клинский помолчал.

— Маш, а где же все-таки эти чертовы документы?

— Не знаю, — вздохнула она, — но если я их найду, обязательно скажу вам, есть ли там ваши данные.

— Вот бы их и правда найти… Я бы тогда сделал антиприбор. И закрыл канал к чертовой бабушке.

— Серьезно?!

— Конечно! Знаешь, я всегда был умней Кости Цацаниди. Даже не спорь, это факт! Так что, если найдутся документы, тащи! Эх, жаль, Бураковский помер… Поговорить бы с ним, что он чувствовал, как это было, эти эксперименты?.. Почему вообще все эти пациенты соглашались ставить, себе имплантанты?

— Я говорила с родственниками умерших подопытных. Некоторые и не знали, что им что-то вживлялось. Считали все частью лечения. Другим говорили, что это аппарат, замещающий пораженные участки мозга. Но были, похоже, и добровольцы. Я сегодня буду разговаривать с одним из тех, кто остался жив. Он программист, работал на Цацаниди. Возможно, это он писал программу для самого прибора. Он сейчас в тюрьме.

— Машенька! — вдруг взмолился Клинский. — Возьми меня с собой! Я его спрошу…

— Да что вы, Иван Федорович! — испугалась Маша, она совершенно не привыкла ему отказывать. — Я и сама-то туда иду на птичьих правах! Это же Бутырская тюрьма.

— Ну да, ну да… Понимаю. Слушай, хотя бы сделай одолжение старику, запиши ваш разговор на пленку, можешь?

— Ладно, запишу, потом вам на диск скину…