Вести приходят издалека

— Нет, я так не справлюсь, — огорчился Клинский. — Мне бы лучше на простую кассетку. Возьми вот мой диктофон, запиши на него.

Иван Федорович долго рылся в сумке, одной рукой ему было неудобно. Наконец, он вытащил оттуда некоего технического динозавра. Маша улыбнулась: пожилые люди консервативны. Клинский разрабатывает уникальное медицинское оборудование, а в быту пользуется допотопными устройствами.

— Сам собрал! — гордо изрек старичок. — Вот на эту кнопочку нажмешь, он включится, еще раз нажмешь, выключится. Кассетку-то не вынимай, крышка отваливается…

Маша из уважения выслушала все инструкции, обещала вернуть диктофон, когда будет в Ярославле. Клинский тоже собирался возвращаться домой не позже завтрашнего дня. Пожелав друг другу удачи, они расстались.

По дороге к метро Маша позвонила матери.

— Мама, ты могла бы заглянуть в историю болезни одного человека?

— История в нашей больнице?

— Нет, в пятой, «обкомовской»…

— Полы паркетные, врачи анкетные, — усмехнулась Алла Ивановна.

— У тебя там есть знакомые?

— Вообще-то нет, но ты диктуй, как больного зовут и на что конкретно глядеть?

55

Для заключенного Алексей Навицкий был неестественно весел. Может, и впрямь под наркотиками? Сомнительно.

— Здравствуйте, Остап Исаакович! — радостно поздоровался он, усаживаясь напротив Шульмана.

Маша Рокотова устроилась в сторонке, за сейфом.

— Я думал, мы уже все закончили. Ведь суд уже скоро, да?

— Скоро, Навицкий. Вы не торопитесь, вам торопиться некуда. Лет десять впереди, — обнадежил его Остап.

— Десять? Вот и хорошо, — закивал Навицкий.

— Не вижу для вас ничего хорошего.

— Это как посмотреть. С вашей точки зрения, может, и ничего. А с моей, может, все иначе.

— Навицкий, — прервал его Остап, — вы работали у академика Цацаниди Константина Аркадьевича?

Вся радость медленно стекла с лица Навицкого, как гуашь с афиши под дождем.

— Да… — шепотом ответил он, озираясь, словно боялся посторонних ушей. — Работал.

— Что конкретно вы для него делали?

— Конкретно? Программы писал для медицинского оборудования. Разве это преступление?

— Почему же? Не преступление. Это не преступление, — заверил его Шульман. — Вам известно, для чего предназначались эти программы?

Маша Рокотова поняла, что Остап не вполне понимает, о чем собственно спрашивает, и вмешалась.

— Алексей, вы видели оборудование, для которого писали программы? Или вам Цацаниди описывал задачу?

— Когда мы начинали работу, я, конечно, видел. Надо же было ориентироваться, откуда вводится информация, куда и как транслируется. Потом я просто подправлял, ошибки подчищал со слов Цацаниди. Он был доволен. Вы, наверное, не знаете, как работают программисты?..

— Знаю. Вы всегда имели дело только с Цацаниди?

— Да, он сам всегда приезжал. Говорил, что и как должно работать, а я писал. Но это же не преступление? — снова всполошился Навицкий.

Шульман усмехнулся.

— Что вы так беспокоитесь? Вы ж не побоялись совершить убийство, а теперь волнуетесь из-за какой-то «шабашки».

— Я и не волнуюсь! Что мне волноваться? Помогал по-дружески… Да я, если хотите, и денег-то почти не брал!

— Навицкий, а вы сами никогда не лечились у Цацаниди? — спросил Остап.

Навицкий даже не дал ему договорить.

— Нет! Никогда не лечился! Никогда! — глаза его забегали, лицо совершенно посерело.

— Алексей, — попросила Маша, — вы, пожалуйста, ответьте честно. От этого может зависеть ваша жизнь. Возможно, не только ваша.

— Вы же все равно уже знаете, да? — обреченно спросил он.

Остап неопределенно повел плечом.

— Конечно, знаете. У вас, у сыщиков, всегда так: если вы спрашиваете, значит, все уже знаете. Не пойму, зачем тогда спрашивать? Да, он меня оперировал.

— Какой у вас был диагноз?

— Никакой.

— То есть?.. Вы же, наверное, были чем-то больны, если вас оперировали?

Навицкий печально усмехнулся.

— Я был болен любопытством и только.

— Вы согласились участвовать в его экспериментах добровольно? — изумилась Маша.

— А вы бы не согласились, если б вам предложили? Не захотели бы проникнуть, так сказать, в царство мертвых?

— Нет, — честно призналась она, — я бы побоялась.

— А я вот не побоялся, — вздохнул Навицкий. — Идиот! Это так… чудесно, волшебно! За эти эксперименты, эти сеансы я готов был душу заложить, а заложил жизнь.

— Неужели это правда?

— Что?

— Эти эксперименты.

— А вы что думали?

— Честно говоря, я думала, что вы писали по заданию Цацаниди «фантастические картинки», которые транслировали его пациентам. Не так?

— Нет, совсем не так! Глупости! Зачем бы Константин Аркадьевич стал это делать?

— Не знаю, может, он шантажировал пациентов, хотел заставить их действовать в его интересах, — предположила Маша.

— Вы слишком плохо думаете об отечественной науке.

— Я думаю о ней объективно. А вот что касается Цацаниди… Вы ведь тоже о нем не слишком хорошего мнения, верно?

— С чего вы взяли? — снова засуетился Навицкий. — Я хорошего мнения.

— Ага, то-то вы даже после смерти его боитесь, — внезапно догадалась Маша. — В тюрьме от него хотите спрятаться? На зоне?

Брови Остапа поползли вверх. Он уперся кулаками в стол и перегнулся через него к Навицкому.