Вести с полей

– Не. Тут жди. Я быстро, – Чалый Серёга нажал на звонок. Открыл сам Данилкин и Серёга исчез за дверью.

Через десять минут он вышел, потягиваясь и глуповатая улыбка гуляла по мужественному его лицу.

– Соня её позвала две недели назад и поработала с ней  своими методами, которые она привезла сюда. Старинными методами бабок-ведуний, уральских вроде, доставшимся ей от собственной прабабки. Ну, за два часа обновилась твоя Оля. Как пуля вылетела из обоймы шалашовок дешевых и стала верна только мужу. Тебе, значит. А ты брыкаешься. Оле от этого худо стало через неделю.  Тело-то её в определенных местах не получало привычного и надобного. Если бы так пошло и дальше, то Оля твоя или с ума бы соскочила, или связала бы тебя, спящего, да изнасиловала.

Николаев Олежка вздрогнул всем телом и голову на грудь уронил.

– Делать-то чего теперь?

– А уже нормально всё, – Чалый улыбнулся. – Она в свою комнату зашла со стаканом соли и свечкой. Через десять минут потная вся вышла. И говорит:

– Раз не прижилось, то пусть снова будет, как было.

– Спасибо, Серёга. Должник я твой вечный. Спас ты меня от неудобицы и трагического развития событий. Значит, будет гулять как гуляла и от меня отстанет?

– Соня сто процентов дала, – Чалый похлопал Олежку по спине. Иди смело домой.

Зашел Николаев в хату, а жены и нет там уже. Убежала куда-то. Точнее, к кому-то. Скорее всего. Если так, то жизнь Олежкина снова втиснулась в своё уютное русло, по которому уже сорок лет текла его разнообразная, но сугубо пуританская жизнь. Не пришла Оля и ночевать. Да три дня подряд. Чем окончательно убедила Олежку, что счастье есть.

Историю с Олежкой Николаевым я не придумал. Мне в шестьдесят девятом году, когда я неделями жил в Корчагинском, собирая информацию для статей в областную газету, рассказал сам Серёга Чалый, у которого я жил весь срок командировочный. Причем много раз за семь лет. И в повести моей это единственный человек, которому я не изменил ни имени, ни фамилии, ни судьбы.

***

То, что в лесу раздавался топор дровосека – это просто полная тишина и безмолвие в сравнении с тем, какое  неповторимое и неподражаемое буйство сотен разных звуков, света и цвета, искр, похожих на салют, взлетающих высоко и уносимых ветром то в яркий день, то в тусклое утро или глухую ночь предпосевной или предуборочной кампании. Самый естественный для социалистического хозяйствования, родной с первых же недель после революции, Великий и Непобедимый никакими силами небесными советский аврал, был самым прогрессивным и надёжным способом существования всего, что делалось во имя и ради любимой Родины и всемогущей власти народа.

МТС и МТМ в Корчагинском за десять дней до начала посевной шестьдесят девятого года напоминали со стороны центр вселенной, где полностью сконцентрировалась  всесильная энергия космоса, куда сплыл со всех обитаемых созвездий самый разумный разум, куда неведомые благодетели Земли спустили уникальную, чудесную ловкость и умение рукам обыкновенных работяг, которые всю зиму только пробки бутылок открывали неказистыми до поры пальцами. А в роковые часы и минуты, отбрасывающие как весеннюю грязь из-под колёс  улетающие в прошлое быстрые дни, приближая посевную с такой скоростью, что ни в одной стране мира никакие тренированные рабочие не смогли бы в первый её день сказать:

– Всё готово, товарищи командиры-начальники! Всё сделано по высшему классу из всего, что было и из всего, чего вовсе не было!

Советский характер, социалистическая трудовая общность  и волшебная сила

идей марксизма-ленинизма позволяли сделать из ничего всё, из никого – всё, причём, так добротно, что дай людям на эту же работу в сто раз больше времени и материала, хуже бы получилось. Диалектическая оправданность тяги нашего народа к авралу, к преодолению непреодолимого и свершению рядового, обыденного для советского трудящегося героизма  именно в состоянии полной безысходности – это драгоценное клеймо, поставленное на социалистическую действительность калёным драгоценным металлом. Таким драгоценным, какой может быть только у Великой коммунистической партии.

Ни днём, ни  ночью, ни утром и вечером не останавливались станки, пылали раздутые мехами от всей  души угли в кузне, звенели молоты по наковальням, шипели паяльные лампы, трещали искрами электроды электросварок, визжали пилорамы, стонали электродрели и скрипели, сдаваясь гаечным ключам, огромные крепёжные болты. Люди падали от перенапряга, кого-то рвало от передозировки разнообразными ядовитыми дымами, ранились в кровь руки, от усталости скрючивались и немели пальцы, темнело в глазах и к некоторым на время прилетали потусторонние галлюцинации.