Читаем Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях полностью

Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Прикосновение смерти стало глубоким переживанием, действительно переломившим жизнь надвое, обновило душу. Весенние уныние, недовольство собой, недостаточность воли к должному, которую он ощущал, — исчезли. Он действительно мог погибнуть и, думая об этом, написал завещание, светлое, как прокаленное солнцем лето, — "Последнему другу":

Не омрачай же крепомСолнечной радости дня,Плитою, давящим склепомНе отягчай меня…… в зелени благоуханнойРодимых таёжных местПоставь простой, деревянный,Осьмиконечный крест.

12. Бдящие

"С бдящими бодрствует Ангел. — Не спи: / Полночь раздвинет и слух твой, и зренье", — обращался он к самому себе в стихотворении, наполненном образами и символами "Песни о Монсальвате". В нем говорится о братьях — водителях, мерещущихся ему в белом соборе среди ледников на вершинах Монсальвата. Там чаемая Чаша Грааля:

Кровь ли алеет в живом хрустале?Рдеют дары ли на белом престоле?..— Братья едины в светящейся воле —Волю Пославшего длить на земле.

А на земле, на московских улицах, куда он вернулся из Трубчевска, догорало жаркое пыльное лето. Политические процессы, которые один за другим стали разворачиваться после убийства Кирова, не могли не казаться инспирированными, но политическая борьба, за ними проглядывавшая, как таковая Андреева интересовала в эти годы мало. Главным врагом и жупелом сталинских властей стал троцкизм. С 19–го по 24 августа прошел процесс о контрреволюционной деятельности "троцкистско — зиновьевского террористического центра", процесс 16–ти. Его контролировал Николай Ежов, которым 26 сентября заменили Генриха Ягоду. Хотелось верить, что после этого репрессий станет меньше, об их размахе в следующем году никто не мог и предположить. Стихотворение о Грибоедове, тогда написанное, говорило о роке власти:

Быть может, в этот час он понял — слишком поздно, —Что семя гибели он сам в себе растил,Что сам он принял рок империи морозной…

Немало было осужденных на громких сталинских процессах тридцатых, которые, так или иначе, сами приняли настигнувший их рок беспощадной власти.

В романе "Странники ночи" возвратившийся из Трубчевска Александр Горбов поражен тяжелой атмосферой, царящей в доме. Его мать, оставшись с сыном наедине, перечисляет друзей и знакомых, арестованных за время его отсутствия. Сцена обычная для тех лет с чередой политических процессов, мрачных газетных кампаний, ночных арестов. Подобные новости в сентябре 1936–го встречали и Даниила Андреева.

Из октябрьского письма брату явствует, что после возвращения из Трубчевска он собирался ехать в Калинин, видимо, на заработки, но не поехал, работа нашлась в Москве. "Теперь очень много работаю, с 10 утра до 12 ночи, — писал он. — Так будет продолжаться, я думаю, еще месяца полтора, а потом войдет в норму. Дело в том, что со своей летней поездкой я сильно залез в долги и теперь надо их поскорее возвращать.

За прекрасное лето расплачиваемся ужасающей осенью: ранние холода и убийственная слякоть. Третьего дня даже снег шел" [226].

Вероятно, о событиях этой же осени говорит тогдашнее стихотворение:

Ты выбежала вслед. Я обернулся. ПламяВсех наших страстных дней язвило дух и жгло,Я взял твою ладонь, я осязал губамиЕё знакомый вкус и сонное тепло.Я уходил — зачем? В ночь, по размытой глине,По лужам, в бурелом хотел спешить — куда?Ведь солнца ясного, садов и мирных лилийВ бушующей судьбе не будет никогда.Я вырвался. Я шёл. О плечи бились сучья.Я лоб прижал к стволу; ствол — в ледяной росе…Кем для меня закрыт покой благополучья?Зачем я осужден любить не так, как все?

Стихотворение, позже вошедшее в цикл, посвященный Галине Русаковой, видимо, обращено к ней, и, несмотря на мучительность отношений, ее фотография неизменно стояла на его столе.