Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

"Русские октавы" заключал цикл "Устье жизни". Речь в нем шла о "конце личного будущего": "Смертной тоски в этот миг не скрою / И не утешусь далью миров: / К сердцу, заплакав, прижму былое…" Он безусловно верил в то, что, как утверждал Рамачарака, "великое веянье жизни проходит по всей цепи планет", что жизнь непрерывна в звеньях перевоплощений.

Оглядываясь на это время, на раздумья об "устье жизни", он позже писал жене: "В 50–ом году собственная судьба (в ее метаисторическом или метафизическом смысле) не была еще ясна. К тому же неверно, чтобы людям, столько проискавшим друг друга на этом свете, пришлось продолжать эти поиски еще и на том. Да и представление о том свете было тогда еще совершенно общее, нерасчлененное" [441]. Тогда цикл заканчивался обращением к "Последнему другу" с просьбой поставить над его могилой "в зелени благоуханной" "простой, деревянный, / Осьмиконечный крест".

4. Над историей

Замыслы запойно вдохновенной зимы, теснившиеся и продолжавшие друг друга, ждали воплощения, чтобы стать законченной частью словно бы давно, в предыдущей жизни, намеченного целого. В январе 51–го он принялся за "Утреннюю ораторию". Жанр, "за неимением более близкого", определил: "оратория для чтения". "От произведений драматических ее отличает, прежде всего, отсутствие определенной зрительной данности, — объяснял Даниил Андреев. — Зрительному воображению читателя или слушателя предоставляется свобода, ограниченная только краткими ремарками да звучанием переговаривающихся голосов и содержанием их реплик. Трудности, связанные с развитием динамического действия внутри такой диалогической формы, перевешиваются, в случае удачи, тем, что, автор, не связанный необходимостью давать внешне зрительное оформление своим персонажам, получает возможность "выводить на сцену" такие инстанции, которые, в силу их космической или вне — физической природы, нельзя мыслить ни в каком антропоморфном образе".

Все его стихотворения раньше или позже складываются в циклы, циклы становятся главами метаисторического эпоса. В тюремных черновых тетрадях видна непрекращающаяся работа над составом и композицией написанного и задуманного. Стихотворения перемещаются из цикла в цикл, меняется порядок глав, состав замысленных книг, пока не начинает вырисовываться целое. И циклы в нем становятся почти поэмами, поэмы — действом с оркестровым многозвучьем трагических сюжетов, перерастая в формы, которым он находит музыкально — театральные определения — симфония, оратория, мистерия.

Намеченный раздел "Над историей" предполагалось открыть ораторией "Феврония", состоящей из пяти частей: "I. Древнее, стихиали, князья; II. Суховей, Велга; III. Моск<овский> холм; IV. Зач<атие> Уицр<аора>; V. Рожд<ение>Уицр<аора>". Оратория "Феврония", видимо, написана не была, превратясь в замысел стихотворения "Феврония и Всеволод", но и оно до нас не дошло.

Сохранившаяся не полностью "Утренняя оратория" начинается с хора демиургов — народоводителей у предгорий Мировой Сальватэрры. В хоре — демиурги Древнего Двуречья, эллино — римского сверхнарода, Дальнего Востока, юный демиург стран Запада и демиург России Яросвет. Стройная система метакультур, сверхнародов и их демиургов, изложенная в "Розе Мира", только намечена. В "гениях" — угадываются даймоны и вестники, в Гое — соборная душа России Навна. В оратории обозначено состояние, в котором ему являлись образы и открывались миры — "снобденье". Под первой половиной сохранившегося текста дата — апрель 1951–го. Затем работа прервалась, закончил он ораторию только в сентябре.

Наверное, тогда же, перед Пасхой — перед 20–м апреля, на Страстной неделе он вернулся к стихотворению "Двенадцать Евангелий", написанному двадцать лет назад. Теперь совсем по — другому переживалась служба Страстного Четверга и евангельские слова:

— Прискорбна есть душа Моя до смерти;
Побудьте здесь
и бодрствуйте со Мной.

Страстные муки Христа озаряли высшим смыслом и светом все — и неправый суд ОСО:

Века идут, а дрёма та же, та же,
Как в той евангельской глуши…
Освободи хоть Ты от стражи!
Печать на духе разреши!

Но поздно: Он сам уже скован,

Поруган
и приведён.
Вторгается крик — Виновен! —
В преторию и синедрион.

И чье-то предательство, и собственную нестойкость на постыдномучительных допросах: