Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

В записях живые и ушедшие рядом. Под заголовком "Судьбы посмертные" он делает пометы, не все из которых понятны. Первыми обозначены судьбы самых близких — Добровых. Саше Доброву нечто "ускорит смерть", но он "спасет мать из Морода", то есть из третьего слоя чистилища, царства абсолютной тишины, где пребывающих мучает тоска великой покинутости. Рядом с именем Елизаветы Михайловны два слова: "Мород. Тайна". Какая семейная тайна здесь скрыта, мы не знаем. Дяде, Филиппу Александровичу, назначены "лучезарный покой" и "творчество во время смены эонов". Ниже перечислены те, о которых он ничего не записал, видимо, ожидая сведений о них в предстоящих трансфизических состояниях. В списке: Ирина Усова и ее муж — Налимов, Татьяна Усова, первая его жена Александра Львовна Гублёр, Мария Васильевна Усова, Сережа Ивашев — Мусатов, Аня — видимо, Егорова, Зоя Киселева…

О Коваленском Андреев никогда не забывал, постоянно ведя воображаемый диалог и спор с ним, дорожа "тонким хладом" дружбы, как он определил их отношения. В октябре 50–го в стихах обращаясь к нему — "незабвенный, родной", и не получая "ни вестей, ни ответа", писал:

И промчались безумные годы,
Обольстив, сокрушив, разметав,
Заключив под тюремные своды
И достойных, и тех, кто не прав.
Где же встреча? когда? меж развалин?

Андреев постоянно вспоминает стихи Коваленского, цитирует, размышляет о его судьбе. Она, как кажется, открывается ему в новом метаисторическом свете: "Ков<аленский>. Несу ответств<енность>. Сейчас сдел<ать> нич<его> нельзя, а потом увижу <…> Надеюсь, нисх<одящего> посм<ертия> не буд<ет>. Осталась способн<ость> писать хор<ошие>стихи, но нич<его> первокласс<ного> не созд<аст>. Ему предназнач<ена> опр<еделенная> роль во II э<оне>, до этого обречен на малую активность.

Была миссия, кот<орая> снята в<19>45, независимо от его вины".

10. Смерть Сталина

Свежие газеты заключенным не полагались, а с начала марта их перестали давать вовсе и не давали месяца полтора. Но о смерти Сталина тюрьма узнала сразу. Вот рассказ о том, как о ней узнал Андреев: "В ночь с 5 на 6 марта 1953 года камера спала, а Василий Васильевич Парин не мог заснуть от какой-то очередной болезни — все они были больны, ведь тюремная камера — место, где и здоровый заболеет. И вот Василий Васильевич, мучившийся без сна, услышал в ночной тишине обрывки слов, звучавших по репродуктору на близлежащей улице: "…вождь мирового пролетариата… скорбь народов всего мира…" и т. д. Он догадался, в чем дело, и утром поспешил сообщить об этом Даниилу. Но как? Сказать в камере, где сидят несколько человек, в том числе и стукач, означало в лучшем случае карцер, а может, и второй срок. Василий Васильевич сообщил так: подошел к Даниилу, изобразил рукой усы и показал пальцем в пол. Даниил ахнул. Василий Васильевич повторил пантомиму. Потом, кажется, в 2 часа дня по всему Советскому Союзу завыло все, что могло выть" [462].

Среди осужденных за мнимые преступления на двадцать пять лет политизолятора нашлись и благоверные коммунисты, зарыдавшие о "вожде народов". Но и они понимали, что надо ждать больших перемен. Отношение к заключенным не сразу, но стало помягче.

То, что переживал тогда Даниил Андреев, в "Розе Мира" превратилось в метаисторическую картину, написанную с босховским размахом. Смерть Сталина стала в ряд судьбоносных событий русской истории и метаистории. В тюремных тетрадях есть запись: "Яр<освет>сражался с У<ицраором>: <18>55, <18>81, <1>904,<19>23, <19>33, < 19>49, < 19>53 (дважды)". Смерть деспота изображена в "Розе Мира" так, словно бы из тюремной камеры поэт воистину переносился туда, где шла битва нечеловеческих сил зла. Духовное видение, принимавшееся как высшая правда, подхватывало поэтическое воображение. Но за воображением — многолетние размышления о Сталине как о персонифицированном выражении темной тирании.

В черновых записях к "Розе Мира" он набрасывает метаисторический портрет Сталина и ситуацию среди его присных:

"Ст<алин>.

Лицо. Голос.

1) Мучительство. 2) Путь к абс<олютной> тир<ании>. 3) Кесарское помешат<ельство>: кровопускание, мания преследов<ания>, самопрославление…

Тень.

Выскочка: безвкусие".

"Ген<иальность> госуд<арственная> была вырвана, когда он был еще ребенком. <Гениальности> научной и слова удалось помешать еще до рождения. Отсюда — монот<онность> устной и письм<енной> речи. Это — искалеч<енный> темный универсальный гений. Но это могло удасться лишь однажды. Теперь Урп<арп> знает, как оградить свое чадо".

"С<талин>вовсе не обл<адал> мистич<еской> слепотой. Материализм был лишь маской. Был момент (<19>51), когда он даже молился в великом ужасе: ему приоткрылась грядущ<ая> перспектива — вплоть до судьбы Антих<риста>. Но упорство и безум<ная> беспред<ельная> жажда власти превозмогли.